Около гостиницы Центрального дома Советской Армии то и дело происходили новые встречи. Вдруг появился бывший политрук Пётр Павлович Кошкаров, который сейчас работает начальником одного из гаражей в Москве. Кошкаров сражался в центральной цитадели вместе с полковым комиссаром Фоминым, капитаном Зубачевым, лейтенантом Виноградовым, и сейчас, узнав, что здесь находятся его товарищи по обороне крепости, он пришёл к гостинице. Узнав друг друга, он и Виноградов горячо обнялись.

В тот же день неожиданно приехали бывший командир взвода полковой школы 44-го полка, а теперь маляр из Ворошиловградской области Федор Забирко; интендант того же полка Николай Зориков; однополчанин Петра Клыпы, музыкант Минской филармонии Михаил Гуревич и сын полкового комиссара Фомина, молодой киевский юрист Юрий Фомин. Пришёл в гостиницу участник обороны Восточного форта, работник одной из московских мебельных фабрик Николай Разин; позвонил по телефону ещё один герой крепости — москвич, инженер Алексей Романов.

24 июля в Краснознамённом зале Центрального дома Советской Армии состоялся торжественный вечер. В президиуме сидели защитники крепости, представители Министерства обороны, генералы и офицеры, поэты и писатели, а в зале собрались сотни солдат и офицеров Московского гарнизона.

Минутой молчания почтили москвичи память погибших героев Бреста. Я сделал короткое сообщение об обороне крепости, познакомил присутствующих с находившимися здесь участниками памятных боев. Затем с воспоминаниями выступили сами защитники крепости. Были оглашены многочисленные приветствия от предприятий и учреждений, от участников обороны, живущих в других городах. В свою очередь, собрание послало приветственные телеграммы всем бывшим защитникам крепости, адреса которых были известны, а также семьям погибших командиров — руководителей легендарной обороны. Этот вечер, закончившийся большим концертом и кинофильмом «Бессмертный гарнизон», прошёл в необычайно душевной, сердечной атмосфере.

Читатель, вероятно, хорошо помнит эту фотографию — она обошла страницы многих газет и журналов и стала широко известной. Трое мужчин, уже немолодых, на лица которых время положило свои заметные борозды, замерли, крепко обнявшись друг с другом.

Смело можно сказать, что фотокорреспонденту Марку Ганкину этим снимком удалось создать профессиональный шедевр. Целая гамма настоящих, глубоких человеческих чувств запечатлена в нём, три характера раскрыты каждый по-своему, и вместе с тем этот снимок полон большого внутреннего единства, свойственного подлинному произведению искусства. Да и в самом деле, фотография Ганкина смотрится, как картина художника, и её можно разглядывать подолгу и многократно, всякий раз находя новую пищу для ума и чувства.

Три однополчанина, три бывших командира Красной Армии, три героя Брестской крепости, прошедшие через самое пекло этих боев. А потом на долгие четыре года — три узника фашизма, испытавшие всю горестную долю пленного: позор и унижения, голод и побои, издевательства и вечную угрозу смерти. Но и на этом не кончились их мытарства. Освобождённые победой и вернувшиеся на Родину, они встретили несправедливое, предвзятое отношение к себе, то неоправданное недоверие к бывшим пленным, какое господствовало в годы Сталина, в годы бериевщины. И это было едва ли не самым жестоким и обидным испытанием в их нелёгкой судьбе. Люди, честно выполнившие свой долг перед народом, они словно оказались чужими в родной стране, посторонними на празднике Победы, в которую внесли свой посильный и немалый вклад. До слёз оскорбительное клеймо «отсидевшегося в плену» или даже «предателя» жгло их огнём.

И вот сейчас, спустя много лет, когда уже далеко позади остались и война, и плен, и послевоенные несправедливости, наконец решительно пресечённые партией, трое боевых товарищей, переживших все это, впервые сошлись вместе. И тотчас из глубин сердца всплыло пережитое и охватило их неудержимо и властно.

Склонившись, как бы под тяжким грузом нахлынувших воспоминаний, прижавшись головой к щеке друга, замер в этом тройственном объятии Пётр Гаврилов. Он закрыл глаза, целиком отдавшись и грусти прошлого, и тёплому счастью этой душевной встречи с дорогими ему людьми. Богатырски мощный, крупнолицый Александр Семененко почти повис на шее у друга, будто обессиленный всем тем, что принесла ему сейчас память. Он роняет слезы тяжело и скупо, как все сильные мужчины, а на лбу, над переносьем, залегла напряжённая трагическая складка. И навзрыд, громко, безудержно плачет, прильнув лицом к товарищам, Николай Зориков. Вот на переднем плане его рука — как бережно и нежно сжимает она локоть друга.

Только одна рука. Вторая осталась в Брестской крепости.

История интенданта 44-го стрелкового полка старшего лейтенанта Николая Зорикова была мне известна давно.

Я впервые услышал её в те дни, когда искал майора Гаврилова, от бывшего комиссара этого же полка Николая Романовича Артамонова. Полковник Артамонов рассказал мне о Зорикове в 1955 году при нашей встрече в Москве.

Как-то так повелось в нашей военной литературе, что интенданта писатель обычно изображает или отрицательной, или смешной фигурой. Николай Зориков был живым опровержением этой литературной «легенды об интендантах». Он был поистине героическим интендантом Брестской крепости.

Это происходило в первые часы войны. Как только начался обстрел крепости, батальонный комиссар Артамонов прибежал из своей квартиры в доме комсостава к северным воротам, около которых, в казематах внутри земляного вала, располагался один из батальонов полка. Роты этого батальона, поднятые по тревоге, комиссар вывел за крепостные ворота и отправил на окраину Бреста — на заранее назначенный рубеж обороны. Сам же Артамонов ещё ненадолго задержался у ворот, ожидая, что сюда с минуты на минуту подоспеет командир полка майор Гаврилов.

В этот момент из глубокого туннеля ворот выбежал человек. У него почти по самое плечо была оторвана рука и обрубок наспех обмотан рубашкой, насквозь пропитавшейся кровью. Артамонов узнал интенданта Зорикова.