Этим и объясняются пронзительные крики, которыми утром сопровождается отплытие от причала ветхого парома, битком набитого монахами и паломниками. Десятки женщин собираются там, чтобы покричать во всю мощь своих легких, но делают это столь добродушно, что мне не понять, сокрушаются они или радуются по поводу невозможности сопровождать своих мужчин. Как сообщила мне Ольга, часть пути в Ватопед придется преодолеть пешком, и люди, которых она провожает на святую гору, обычно не берут с собой такие принадлежности современного мира, как чемодан на колесах. Тогда я взял лишь пластиковый пакет из Eagles Palace с запасным бельем, зубной щеткой и пузырьком снотворного средства.
Паром три часа пыхтит вдоль скалистого, заросшего лесами, но более ничем не примечательного побережья. По пути он останавливается у монастырей, чтобы высадить монахов, паломников и гастарбайтеров. При виде первого из них у меня захватывает дух. Состоящий из множества построек монастырь являет собой потрясающее зрелище: создается впечатление, что некто взял Ассизи, Тоди или другой старинный городок из холмистой центральной Италии и перенес его в эту глухомань. Если заранее не знаешь, что тебя ждет на горе Афон (которую восточная православная церковь уже более 1000 лет считает самым святым местом на земле и которая большую часть этого времени имела символическую связь с византийскими императорами), то эти монастыри вызывают потрясение. Они не имеют ничего общего со скромностью и явно соперничают друг с другом своей грандиозностью, замысловатостью и богатым украшением. В былые времена они постоянно подвергались набегам пиратов, и это вполне понятно: для пирата не грабить — все равно что лицо потерять.
В мире существует множество мест, где можно обойтись без знания греческого, и одно из них — Афины. Но совсем другое дело паром на Афон. Меня выручает один молодой человек, который говорит по-английски. На мой неискушенный взгляд, он выглядит как обычный монах: длинная темная ряса, длинная темная косматая борода, печать неприветливости на лице, которая при общении исчезает. Он замечает, что я смотрю в карту с миниатюрными изображениями монастырей и пытаюсь определить, где же мне, черт побери, сходить. Тогда он представляется. Его зовут Цезарь; он румын, сын сотрудника тайного отдела полиции по борьбе со шпионажем в кошмарные времена режима Николае Чаушеску. Ему удалось сохранить чувство юмора, и это кажется мне настоящим чудом. Цезарь объясняет мою ошибку: никакой он не монах, а обычный румынский священник на отдыхе. Он приехал из Бухареста с двумя огромными чемоданами на колесиках с целью провести летний отпуск в одном из монастырей. Три месяца на хлебе и воде без женщин в обозримом пространстве — вот его представление об отдыхе. Ему мало мира без горы Афон.
Цезарь чертит небольшую схему, которая должна помочь мне добраться до Ватопеда, и дает общее представление о местности. Сам факт отсутствия у меня бороды уже свидетельствует о том, что я мирянин, поясняет он, а уж моя сиреневая рубашка Brooks Brothers и вовсе в глаза бросается. «Но они привыкли к посетителям, — сказал он, — так что проблем не должно быть». После некоторой паузы он спрашивает: «Но какова ваша религия?»
— У меня ее нет.
— Но вы верите в Бога?
— Нет.
Он немного подумал.
— В таком случае, я почти уверен, что вас не впустят.
Наступает пауза. «С другой стороны, а будет ли вам от этого хуже?» — хмыкает он.
Через час я схожу с парома, в руках только пакет из Eagles Palace и небольшая схема Цезаря, а он по-прежнему повторяет шутку собственного сочинения: «Будет ли вам от этого хуже?» — и с каждым разом смеется все громче.
Монах, встретивший меня у ворот Ватопедского монастыря, бросает взгляд на мой пакет и просит заполнить бланк. Час спустя я с видом человека, вознамерившегося устроиться в своей удивительно комфортабельной келье, вливаюсь в поток бородатых монахов, который проносит меня через двери церкви. Опасаясь, как бы меня не вышвырнули из монастыря еще до того, как я разберусь что к чему, я старательно пытаюсь вести себя как все. Я следую за монахами в церковь, зажигаю свечки и втискиваю их в крошечную песочницу, беспрестанно крещусь, посылаю иконам воздушные поцелуи. Кажется, никто не проявляет ни малейшего интереса к иностранцу в сиреневой рубашке Brooks Brothers, хотя во время службы толстый молодой монах, немного похожий на Джека Блэка, смотрит на меня с таким видом, как будто я нарушил какое-то критически важное наставление.
В остальном все было великолепно, я пережил незабываемые моменты и рекомендовал бы совершить такое путешествие всем, кто интересуется историей X в. Под тщательно отполированными золотыми канделябрами в окружении недавно отреставрированных икон монахи пели, монахи читали нараспев, монахи исчезали за экранами перегородки, произнося странные заклинания, монахи потряхивали неким подобием бубенцов, монахи проплывали мимо, размахивая кадилами и оставляя за собой дым и древний аромат ладана. Все говорилось, пелось и читалось нараспев на библейском греческом языке (похоже, речь шла об Иисусе Христе), но я все равно понимающе кивал. Я вставал, когда они вставали, и садился, когда они садились, так что мы часами то вставали, то садились, что мне напомнило детей на тренажере «кузнечик». Эффект действа усиливали потрясающие растрепанные бороды монахов. Если за бородой не ухаживать, она будет у всех расти по-разному. Существуют различные типы: безнадежно рыхлая масса пушка, совок Усамы бен Ладена/ассирийского царя, птичье гнездо Карла Маркса. Многие монахи были удивительным образом похожи на Самого интересного мужчину в мире из рекламы пива Dos Equis. («Только одна его борода повидала пива больше, чем туловище индивида поменьше».)
Ходят слухи, что ватопедские монахи знают о вас гораздо больше, чем вы думаете, и интуитивно понимают то, чего не знают. Одна дама, возглавляющая крупную греческую судостроительную компанию, поведала мне за ужином в Афинах о том, как она незадолго до этого оказалась в самолете рядом с отцом Ефремом, настоятелем Ватопедского монастыря (в бизнес-классе). «Я испытала очень странное ощущение, — призналась она. — Ничего не зная обо мне, он обо всем догадался. О моем браке. О моем отношении к работе. Мне показалось, что он знает обо мне всё». Находясь в церкви, я усомнился в их божественных силах — в разгар государственного скандала они позволили писателю, пусть даже он официально не представился, приехать, поселиться в их монастыре и везде совать свой нос, не задавая ему вопросов.
Но на выходе из церкви меня все-таки останавливают: дородный монах с бородой с проседью и темной кожей цвета маслин преграждает мне путь. Он представляется отцом Ар-сениосом.
НА ПРОТЯЖЕНИИ БОЛЬШЕЙ ЧАСТИ 1980–1990 гг. греческие процентные ставки превышали немецкие на целых 10 %, так как шансы греков погасить кредит расценивались гораздо ниже. В Греции отсутствовал потребительский кредит: у греков не было кредитных карт. Ипотечных кредитов у греков тоже практически не было. Естественно, Греции хотелось, чтобы финансовые рынки воспринимали ее так же, как цивилизованную североевропейскую страну. В конце 1990-х гг. греки увидели для себя шанс: избавиться от собственной валюты и перейти на евро. Однако сначала было необходимо обеспечить соответствие определенным требованиям на национальном уровне, дабы доказать способность стать добропорядочным европейским государством и не наделать долгов, которые в конечном итоге придется выплачивать другим странам еврозоны. В частности, необходимо было показать, что дефицит бюджета в Греции не превышает 3 % от валового внутреннего продукта, а уровень инфляции сопоставим с показателями Германии. В 2000 г. путем лихорадочных манипуляций со статистикой Греция достигла требуемых показателей. Для снижения дефицита бюджета греческое правительство исключило из учета все виды расходов (пенсионные, оборонные). Для снижения инфляции правительство заморозило цены на электроэнергию и воду и другие финансируемые правительством ресурсы, а также сократило налоги на бензин, алкоголь и табак. Специалисты по статистике делали такие подтасовки, как изъятие (дорогостоящих) помидоров из индекса потребительских цен в день измерения уровня инфляции. «Мы приехали, чтобы увидеть того человека, который создал все эти цифры, — поведал мне бывший аналитик с Уолл-стрит, специализировавшийся на экономике европейских стран. — Мы не могли удержаться от смеха. Он признался, как заменял лимоны апельсинами. И таких манипуляций с индексом было множество».
