Большая часть монастырской еды выращивается в самой обители недалеко от трапезной. В серебряных чашах грубой работы лежат луковицы, зеленые бобы, огурцы, помидоры и свекла. В другой чаше — хлеб, испеченный монахами из собственноручно выращенной пшеницы. Здесь же кувшин с водой и десерт: нечто текучее, напоминающее апельсиновый шербет, и свежие соты с темным медом. Вот, собственно, и все. Будь это ресторан в Беркли, все бы самодовольно упивались счастливой возможностью вкусить пищу, выращенную на месте; здесь же еда кажется скудной. Монахи питаются, аки фотомодели перед съемкой. Четыре дня в неделю — по два раза в день и три дня — по одному: 11 трапез, и все похожи на эту. Возникает естественный вопрос: почему среди монахов встречаются тучные? Большинство — человек 100 из 110 живущих в обители — выглядят сообразно режиму питания: их даже худыми нельзя назвать — кожа да кости. Но грузность некоторых, включая двух старших священнослужителей, никак не вяжется с 11 порциями сырого лука и огурцов, даже вкупе с изрядной дозой сотового меда.
После ужина монахи возвращаются в церковь, чтобы читать нараспев, петь, креститься и воскуривать ладан до часу ночи. Арсениос уводит меня на прогулку. Мы идем мимо византийских часовен и поднимаемся по византийским лестницам, пока не оказываемся в длинном византийском коридоре. Мы останавливаемся у старинной свежевыкрашенной двери и заходим в его кабинет. На столе стоят два компьютера; за ними — новехонький факс/принтер; довершает картину мобильный телефон и упаковка витамина С фирмы Costco. Стены и пол блестят как новые. В шкафах видны бесконечные ряды папок на трех кольцах. Если бы не единственная икона над столом, кабинет можно было бы принять за бизнес-офис образца 2010 г. К тому же если сравнить этот кабинет с кабинетом министра финансов Греции и спросить, какой из них принадлежит монаху, ответ был бы неверный.
«Сегодня острее ощущается духовная жажда, — говорит он в ответ на мой вопрос: почему его монастырь привлекает столько важных деловых людей и политиков. — Лет 20–30 назад они учили, что наука решит все проблемы. При всем множестве материальных благ они не находят удовлетворения. Люди устали от материальных удовольствий. От материального мира. И они осознают, что настоящий успех не зависит от подобных вещей». Затем он заказывает по телефону напитки и десерт. Тут же появляется серебряный поднос с пирожными и бокалами с мятным ликером.
Мы беседовали три часа. Я задавал простые вопросы. Как приходят к монашеству? Как вы обходитесь без женщин? Как люди, которые по 10 часов в день проводят в церкви, находят время на империи недвижимости? Откуда у вас мятный ликер? Каждый раз он выдавал пространные, минут на 20, притчи, в которых крылся простой ответ. (Например: «Полагаю, есть много более прекрасных вещей, чем секс».} У него была привычка при разговоре размахивать руками и прыгать, улыбаться и смеяться: если отец Арсениос чувствует себя в чем-то неправым, он обладает редким умением это скрывать. Подобно многим другим посетителям Вато-педа, как мне думается, я не вполне понимал, зачем сюда явился. Я хотел понять, не была ли обитель прикрытием для коммерческой империи (не была) и не хитрят ли монахи (вряд ли). Но меня интересовало и другое: как горстка странного вида мужиков, удалившихся от материального мира, так ловко приспособилась к существованию в нем? Как так случилось, что именно монахи дали лучший по Греции пример для изучения в Гарвардской школе бизнеса?
Проходит два часа, и только тогда я решаюсь задать ему эти вопросы. К моему удивлению, он воспринимает их всерьез. Он указывает на табличку, прикрепленную над шкафом, и переводит с греческого: «Умный принимает, дурак стоит на своем».
Он рассказывает, что привез ее из Министерства туризма, когда был там по делам. «Это секрет успеха где угодно, не только в монастыре», — говорит он и почти слово в слово цитирует первое правило импровизационной комедии, или, коли на то пошло, любого успешного предприятия. Принимайте все, что вам перепадает, и развивайте. Только «Да… и», но никак не «Нет… но». «Дураку мешает гордыня, — рассуждает он. — Все должно быть по его желанию. То же самое можно сказать о человеке, который либо заблуждается, либо делает что-то не так: он всегда пытается найти себе оправдание. Человек, который живет яркой духовной жизнью, скромен. Он принимает все, что говорят ему другие, — критику, идеи — и изучает их».
Потом я замечаю, что из окон балкона открывается вид на Эгейское море. Монахам не дозволено купаться в нем, но я не стал спрашивать почему. Впрочем, это совершенно в их духе: построить дом на пляже и запретить ходить на пляж. Я также замечаю, что лишь я один ел пирожные и пил ликер. В голове мелькает мысль, что меня, быть может, подвергли своего рода испытанию — испытанию соблазном, а я его не выдержал.
«Все до единого члены правительства ополчились на нас, — говорит он, — но нас не в чем упрекнуть. Мы работаем для других. Греческие газеты называют нас корпорацией. Но позвольте вас спросить, Майкл, разве бывают компании с тысячелетней историей?»
В этот момент внезапно появляется отец Ефрем. Полноватый, с розовыми щеками и седой бородой, он скорее напоминает Санта-Клауса. В глазах мелькает искорка. За несколько месяцев до нашей встречи его вызывали в греческий парламент для дачи показаний. Один из присутствующих заметил, что правительство Греции с необычайной быстротой провернуло обмен ватопедского озера на коммерческую собственность Министерства сельского хозяйства. Он спросил Ефрема, как ему это удалось.
— А вы не верите в чудеса? — спросил его Ефрем.
— Уже начинаю, — ответил член парламента.
Когда нас представляют друг другу, Ефрем сжимает мою руку и очень долго не отпускает ее. Мне даже кажется, что он сейчас спросит, что я хочу в подарок на Рождество. Однако он задает вопрос о моем вероисповедании. «Член епископальной церкви», — выпаливаю я. Он кивает и, видимо, думает: могло быть и хуже; вероятно, так оно и есть. «Вы женаты?» — спрашивает он. «Да». — «Дети есть?» Я киваю (он, видимо, думает: это хорошо). Интересуется, как их зовут…
ВТОРОЕ ПАРЛАМЕНТСКОЕ РАССЛЕДОВАНИЕ дела Ватопеда в полном разгаре, и неизвестно, чем оно обернется. Но основные факты не оспариваются; предстоит ответить на главный вопрос: каковы мотивы монахов и помогавших им должностных лиц? В конце 1980-х гг. Ватопедская обитель являла собой сплошные развалины — груда камней и бегающие по ним крысы. Фрески потемнели. Иконы были в плачевном состоянии. Средь древних камней жила дюжина монахов, но они были разрознены и не организованы. Выражаясь церковным языком, они служили идиоритмически — иными словами, искали духовного удовлетворения поодиночке. Руководителя не было, как не было и общей цели. Проще говоря, к своему монастырю они относились примерно так же, как греческие граждане к своему государству.
Все изменилось в начале 1990-х гг., когда группа молодых энергичных монахов из греков-киприотов прибыла во главе с отцом Ефремом из другой части Афона и решила воссоздать монастырь — превосходный природный актив, который, будучи бесхозным, пришел в упадок. Вознамерившись вернуть Ватопеду его былую славу, Ефрем принялся активно искать средства. Он донимал Евросоюз просьбами помочь через фонды культуры. Он знакомился с богатыми греческими бизнесменами, желающими заслужить прощение Господне.
Он заводил дружбу с влиятельными греческими политиками. И все это он делал с невероятной напористостью. Например, когда при посещении Ватопеда известный испанский певец проявил к нему заметный интерес, он ловко использовал это обстоятельство, поведав испанским чиновникам о вопиющей несправедливости, совершенной бандой каталонских наемников в XIV в.: поссорившись с византийским императором, они разграбили Ватопед и нанесли ему большой урон. И монастырь получил от чиновников $240000.
Ясно, что частично стратегия Ефрема была нацелена на возвращение Ватопеду его положения времен Византийской империи, когда он был монастырем мирового значения. Это также отличало его от страны, в которой он находился. Несмотря на вступление в Европейский союз, Греция осталась закрытой экономикой. Невозможно назвать один главный источник проблем в стране, но одним из них, безусловно, является обособленность Греции. Греки обходятся своими силами даже там, где другие могли бы сделать это более эффективно: они попросту не принимают участия в выгодном сотрудничестве с другими странами. Ватопедский монастырь явился поразительным исключением: он развивал отношения с внешним миром. Широко известно, что до скандала принц Чарльз три года подряд приезжал летом в монастырь и жил там по неделе.
