Кетлин поспешила в крохотную гостиную, служившую отцу кабинетом, и села за письменный стол. Взяв лист бумаги, она обмакнула перо в чернила. Титания права: она должна известить барона о том, что носит его ребенка.

Кетлин уставилась на девственно чистый лист. Что сказать? Перстень-печатка с его фамильным гербом висел на шнурке и был спрятан за корсаж. Она кожей чувствовала прикосновение холодного металла — доказательства благородства барона. Он, казалось, давил на грудь непосильным грузом.

Неожиданно Кетлин резко провела пером, оставив на бумаге широкую чернильную полосу. Она не желает быть баронессой Лисси! Ей совсем не хочется выходить замуж за человека, который больше не вызывает у нее симпатии.

Но она лишилась права выбора в тот момент, когда так глупо распорядилась своей добродетелью. Теперь надо думать о ребенке. Поэтому она не может отказать барону.

Кетлин взяла новый лист и начала быстро писать. Закончив, она сложила письмо и, боясь передумать, поспешно оттиснула на воске печать Джеральдинов. Она заставила себя избавиться от отвратительного ощущения, будто заключает сделку с дьяволом. Растраченная впустую страсть и долг перед недостойным человеком — ситуация включала в себя все элементы одного из самых язвительных фарсов, сочиненных Делейси. Она бы с удовольствием сравнила вымысел и действительность, если бы это не касалось ее самой.

Да-а, некоторые мечты умирают очень тяжело. Взяв томик стихов с профилем Квинлана Делейси на обложке — он вскинул голову, будто прислушивался к тому, что нашептывают ему музы, — Кетлин забралась в постель и читала до тех пор, пока не догорела свеча.

Квинлан Делейси дремал в тени оливковых деревьев, которые, словно стражи, охраняли холм, возвышавшийся над тосканской деревушкой Монтемерано. Его ноздри щекотали запахи влажной земли и нагретых солнцем древних руин. Приглушенное жужжание обсыпанных пыльцой пчел в росших поблизости розовых кустах нежной серенадой вплеталось в мечты.

Медленно двигавшееся по небосклону солнце ворвалось в его тенистое убежище ярким и чистым лучом света, таким мощным, что казалось, будто он способен растопить камень. Луч упал Квинлану на лицо. Мир за закрытыми веками окрасился в красное и запульсировал. Жар парализовал его, все желания задохнулись в раскаленном воздухе… Вдруг он почувствовал прикосновение чьих-то пальцев к внутренней стороне бедра.

Квинлан открыл глаза и из-под широких полей соломенной шляпы увидел безоблачное небо и серебристые листья, шелест которых напоминал шуршание шелкового женского белья.

Он улыбнулся. Естественно, это сон. Он один. А жаль. Он был бы рад компании.

Италия — страна древних легенд, сказочных героев и похожих на людей богов, страна религиозных чудес и приземленных потребностей, красоты и страсти, соперничества и любви. Неудивительно, что он проснулся от ощущения, будто его касается женщина. Когда его веки опять сомкнулись, отяжеленные сном, он снова почувствовал прикосновение там, где бриджи плотно облегали широко расставленные ноги.

Квинлан выпрямился, потрясенный смелостью незнакомки.

— Если не любишь меня, так пусть острой стрелой мое сердце пронзит твой ответ.

Он узнал эти слова, произнесенные тихим шепотом! Он сам их сочинил.

Заинтригованный, Квинлан огляделся по сторонам. Но никого не увидел ни в тени, ни на освещенных солнцем участках.

— Где вы, милая дама?

— Не стремись избавить меня от страданий. Мне легче жить в отчаянии, чем в надежде, которой нет конца.

Опять слова, вышедшие из-под его пера! Может, она актриса, репетирующая роль в его новой пьесе? Довольно необычный подход. И какая проворная! Наверное, спряталась за низкой каменной стеной слева.

Квинлан откинулся на спинку кресла и еще глубже надвинул на лицо широкополую шляпу, преисполненный решимости не спугнуть таинственную незнакомку. Если она предпочитает, чтобы он дремал, что ж, пойдем ей навстречу.

— Выходите, сударыня. Не робейте. Мне понравилось, как вы разбудили меня. Возможно, я знаю вас?

— Ты знаешь. Знаешь. В сердце своем.

— Вот как, о, источник моих мечтаний? — Он открыл глаза и посмотрел сквозь дырочки в затейливом узоре полей шляпы, надеясь, что незнакомка выбралась из своего укрытия. — А мы, случайно, не были любовниками?

— Ты, обольститель, никогда не любил.

Квинлан нахмурился, разочарованный. Эти слова он не писал. Фраза слишком слаба, чтобы передать накал страстей, который обычно царит на сцене. Однако в этих словах он услышал осуждение — то, что часто приходится выслушивать любому красивому молодому человеку. В его жизни были женщины, будут и еще, но все они остаются в прошлом.

— Не говорите так, нежное создание, — ласково упрекнул он. — Я люблю так, как умеет любить мужчина: настойчиво, пылко и излишне восторженно. Однако и самому последнему глупцу иногда нужны мозги. Если я оставил вас, значит, на то были причины. Так давайте простим друг друга и все забудем.

— Краснобай! Ты ловко изображаешь чувства, скрывая под ними презрение. Но ты пожалеешь об этом.

Какой голос! Нежный, проникающий в душу. В нем пробудились странные эмоции. К собственному изумлению, он обнаружил, что близок к слезам.

— Если я заблуждался, то в тех случаях мною руководил разум, а не сердце.

Прохладные невидимые губы коснулись его губ.

— Ты развращаешь меня ради собственных целей, но тем самым предаешь себя.

Квинлан резко сдвинул шляпу на затылок, но увидел только пустую лужайку, залитую белым от жара солнцем.

Внезапно он ощутил легкое прикосновение к щеке, и у него по спине пробежали мурашки, а волосы на затылке встали дыбом. Это не шутки ветра.

Квинлан удивился и оробел. Должно быть, ему опять привиделся сон. Как еще объяснить потерю связи с действительностью?

Он закрыл глаза, чтобы успокоиться. А когда открыл на было темно везде… кроме того места, где стояла она.

Чувственная, как Венера Боттичелли, поднимающаяся из морской пены, она трепетала подобно пламени. Краем глаза он видел, как оживший образ истинной женственности танцует в лунном свете.