Денисов аккуратно перелистал брошюры — ничто в них не привлекло его внимания.
Книга оказалась сугубо медицинской — наставление, посвященное иглотерапии.
На рисунках, диаграммах были отмечены тысячи внешне ничем не примечательных точек человеческого тела, влияющих на самочувствие и лечение. Вся первая глава была испещрена заметками — Жанзаков или кто-то другой читавший обводил карандашом заинтересовавшие его места.
Денисов обратил внимание на одно из них:
«В древнекитайской культуре чи — жизненная энергия, в древнеиндийской философии это — прана — универсальная энергия…»
Страница была заложена листком бумаги со строчками, отпечатанными на машинке:
«…Мастера дзен пинают и бьют своих учеников. Они выбрасывают их из окон домов. Иногда они прыгают на них. Но надо всегда помнить: они не гневаются, , это тоже часть их сочувствия…»
Последнее слово можно было разобрать лишь с трудом — каретка, по-видимому, остановилась, несколько букв пробили одно и то же место.
«Страницу заменили, эта осталась недопечатанной».
Денисов вернулся к абзацу о жизненной энергии, дочитал до конца:
« По древневосточным представлениям они обитают как в макрокосмосе, так и в микрокосмосе: чи — как внешняя (в природе), так и внутренняя чи — в человеке». Цитата была густо обведена красным.
Лаву невозмутимо следил, как Денисов читает, он наверняка знал о содержании кейса.
«То, о чем говорил на даче у Милы Аристархов».
В жизни Сабир оказался сложнее, чем представлялся поклонникам, знавшим лишь один — верхний слой его бытия.
Несколько минут сидели молча; ни Лаву, ни бритоголовый не рискнули нарушить тишину.
Денисов постарался вспомнить точнее разговор на даче.
«Овладение жизненной силой… — объяснения Аристархова были слишком путаные. — Дорога к вершинам мастерства в творчестве. „Смири гордость, проси милостыню, унижайся. Ты сильный, а терпи, когда тебя бьет слабый…“
— Я понимаю, — Денисов показал на подчеркнутые абзацы. — Это Жанзаков или Камал… Эркабай, видимо, меньше проводит времени за книгами.
Лаву пожал плечами.
— Он — дервиш. Что-то вроде мусульманского святого. Может, это даже последний дервиш в нашей стране. А кроме того, исповедует суфизм, крайнее философское течение. Отвергает вещизм, меркантильность. Ему ничего не надо.
— Как он живет?
— Вся его одежда на нем — халат, бусы, значки. Брюки и халат он сшил сам. Шлем — из чистого хлопка — связала мать.
— А вещи? Деньги?
— Дервишам запрещается владеть собственностью. Имущество йога, например, кастовый шнур и чаша для сбора пожертвований. У Эркабая — бусы, посох. Сломанные часы — и те нам подарил. Так и живет. Подаянием. Собирает милостыню на кладбище. Лишнее раздает.
— Были там?
— У него дома? Приходилось.
— И на кладбище, — Денисов начал понимать.
— Да. Султан Уаис Баба. Мусульмане считают его святым местом.
— И милостыню просить — Подумав, Лаву кивнул:
— Важно преодолеть сложившиеся представления. О том, что стыдно, что неприлично, что можно, что нельзя.
— А Жанзаков? Ему тоже приходилось собирать подаяния?
На этот раз пауза оказалась дольше.
— Он сам вам ответит. Каждый должен говорить такое только за самого себя, — он взглянул на Денисова. — Согласны?
Денисов понял: «Просил. Конечно же…»
Еще вопрос. Вам приходилось писать: «В моей смерти прошу никого не винить…» Может, чтобы испугать себя? Здесь, в купе, была такая записка.
— Тут другое. — Лаву на секунду коснулся взглядом колокольца на столе, отвел глаза. — Методика овладения биоэнергией только создается, результаты экспериментов непредсказуемы. Понимаете? Было бы справедливым, чтобы в случае моей гибели за меня никто не отвечал…
«Вот и разгадка, — Денисов кивнул. — Сухарев мог не беспокоиться. Не режиссерская придирчивость была причиной записки. И речь не шла о самоубийстве…»
Рисунок поиска, однако, по-прежнему не претерпевал изменений.
«Через приятелей Сабира Жанзакова — к самому актеру… Нет выбора!»
Денисов достал фотоснимок, привезенный им из Ухты.
— Здесь нет ваших знакомых?
Лаву внимательно вгляделся. Атлет, удерживавший ногу на плече партнера, не вызвал у него интереса.
— Сабир… — Он ткнул в тренера. — Да еще — упражнение. «Цапля ловит рыбу…».
— Имя Андрей что-нибудь говорит? — Денисова интересовал хозяин квартиры, в которой Досымбетов в свое время пытался облегчить страдания мужу Виргинии Витаускене.
Он напряг память:
— Камал помогал Йонасу совершенно бескорыстно, взмок от пота… Там три комнаты… Мужу было плохо. Камал говорил с ним. Сказал, что сам много болел, лечился у старцев, у буддистских монахов. Много лет переносил унижение, тяготы. Убирал за ними грязь… В квартире были еще люди. Студенты. Может, аспиранты…
— Небольшого роста, — напомнил Денисов, — с бородкой. Похож на маленького мужичка. Историк или экономист…
— Историк, — сказал Лаву. — Я слышал о нем от Сабира. Но никогда у него не был.
— Кто может его знать, кроме Досымбетова и Юнусова?
Лаву задумался.
— Может, профессор Семенова?
Денисов уже записывал.
— Семенова Нелли Михайловна. Вот телефон…
Денисов взглянул на часы. «Газик» продолжал ждать его у пакгауза, рядом с площадкой, где разгружали негабаритные грузы-тяжеловесы. Он спросил еще:
— В книге по иглотерапии лежит записка, посвященная мастерам дзен: «они пинают, бьют учеников…»
Лаву кивнул головой.
— Я видел, к сожалению, ничего не знаю об этом.
— Жаль. Сейчас вы — в метро? Я довезу.
У купе, служившего съемочной площадкой, они остановились. Бритоголовый включил свет. Перегородка между двумя смежными помещениями была снята, чтобы камере было свободнее работать. Денисов не увидел внутри ни реквизита, ни декораций. Обычное купе…
— Если у двери висит милицейский китель, — объяснил Эргашев, — значит, снимают служебку, где едет оперуполномоченный. Если голубой пуловер, значит, купе Сабира. Зрители подозревают в нем уголовника, а он просто юноша-спортсмен, всю дорогу жмет резиновое кольцо, эспандер, развивает кисть. Сабир, кстати, сам предложил эту деталь, она из старой американской ленты…
— Поговорить им не дали.
— Как хоть они гастриты лечат? — Послышалось шлепанье комнатных тапок. Проводница не ушла, ждала в коридоре, чтобы задать Лаву этот вопрос. — Что они там рекомендуют, те колдуны?
Макетчик ответил серьезно:
— Камал, например, советует витамины группы «В», проросшую пшеницу, физические упражнения…
— К нам приезжал один. Смотрит на тебя и молчит. Как истукан…
«Откуда такое слово? — отметил Денисов. — От „экскурсант“? Или „мутант“? — Беспокоило его, однако, другое. — Не слишком ли я взял крен в личную жизнь Жанзакова? В самом деле. Сосногорск, взаимоотношения с бывшей женой, с нынешней. Методика Сухарева. „Нарисуйте мне, что человек думает о коте. А потом — что кот думает о человеке…“ Теперь еще творческая лаборатория экстрасенсов…»
Он отогнал эту мысль, с Эргашевым простился как с приятелем.
— Значит, мальчик-боксер получил дочь босса…
— Вот именно! — Бритоголовый улыбнулся. — Но проблемы-то остались. Как жили на разных берегах, так и остались жить!
— Сейчас, главное, найти его…
Из «газика» Денисов по рации связался с дежурным.
— Что-нибудь есть?
— Снова звонила мать Камала! Ученого! Волнуется. Оставила телефоны академика Столповских, двух литераторов и одного художника, приезжающего в Талас. Я звонил. Столповских нет ни в Москве, ни в Жуковке. Никто не хочет назвать место: «Оставьте телефон, вечером он вам позвонит». У художника не отвечают.
— А остальные?
— Литераторы видели его эпизодически, адресов не знают. Ты — далеко?
— Запиши телефон: профессор Семенова Нелли Михайловна…
Профессор на кухне готовила ужин. Семенова была высокого роста, в длинном халате, подчеркивающем завидную спортивную стать.
