Потом я увидел нечто, что вызвало мой гнев. Совсем внизу на левой стороне ворот, шла надпись угловатыми иероглифами наших земель, четкая и безошибочная. Она гласила:

«Уту-рагаба, великий мастер Ниппура, построил эти ворота для царя Зинубы, владыки Хатамти».

— Ах ты предатель! — воскликнул я. — Чем сослужить такую великолепную службу подлому эламитскому владыке, оставался бы лучше в Ниппуре! — И я замахнулся топором на фасад ворот.

Но Энкиду перехватил мою руку и остановил меня. Я, нахмурясь, посмотрел на него.

— Что такое?

— Эти ворота так прекрасны, Гильгамеш, — сказал он, и глаза его сияли.

— Да, конечно. Но ты видишь эту надпись? Человек моего народа создал эти ворота для наших врагов.

— Ну и пусть, — равнодушно сказал Энкиду. — Красота есть красота, и ее нельзя осквернять. Красота дается от богов, правда? По-моему, нельзя разбивать эти ворота. Отойди в сторону, брат, и дай мне лучше их открыть. Что нам за дело, кто их строил, если работа столь великолепна? Воистину боги водили его рукой. Разве ты этого не видишь?

Меня очень удивило подобное рассуждение. Но в его словах я услышал мудрость. Я устыдился, присмирел и подчинился ему. Теперь я об этом жалею. Энкиду отважно выступил вперед и обухом своего топора старался открыть засов, налегая на него всем телом. Он стонал от напряжения, напирая на ворота изо всех сил. Ворота отворились, но в тот же миг он сдавленно вскрикнул, уронил топор и схватился за правую руку. Она висела плетью. Он упал на колени, стеная, отчаянно растирая плечо. Я встал на колени с ним рядом.

— Что с тобой, друг? Что случилось?

Он заплетающимся языком ответил:

— Должно быть, в этих воротах сидел демон. Смотри, я повредил руку. Вся сила ушла из моей руки! Ее словно разорвало изнутри, Гильгамеш. Она погибла, она больше не может мне служить! Смотри сам!

Его рука была страшно холодной на ощупь, болталась, как мертвая, и покрылась странными пятнами, начиная распухать. Он дрожал, словно в лихорадке. Я слышал, как стучат его зубы.

— Вина! — приказал я. — Вина Энкиду!

Вино согрело его, и дрожь прекратилась, но рука у него так и висела, хотя мы ее отогревали и растирали часами. Возможность владеть этой рукой вернулась к нему только через много дней, и никогда уже не служила ему так, как раньше. Очень горько, что такой воин, как Энкиду, лишился части своей силы. Гораздо хуже было то, что с пострадавшей рукой к нему вернулся страх перед демоном Хувава. Он был убежден, что демон наложил заклятье на ворота. Теперь он упрямился, не желая пройти в ворота, которые сам же для нас и отворил.

Меня глубоко огорчило, что он снова чувствует страх, и наши воины увидят это. Но он не мог ступить за ворота, а я не мог оставить его одного в таком состоянии. Поэтому мы разбили лагерь перед воротами и оставались в нем, пока он не перестал кататься по земле от душевной муки и не почувствовал, что силы возвращаются к нему. Но и тогда он с неохотой пошел вперед. Он был в мрачном настроении, целиком уйдя в размышления. Страх сидел в нем, словно ночная птица. Я подошел к нему и сказал:

— Пойдем, дорогой друг, давно пора двигаться.

Он покачал головой:

— Иди без меня, Гильгамеш.

Я резко ответил ему:

— Мне больно слышать, когда ты говоришь, как слабак. Неужели мы ушли так далеко, только для того чтобы здесь повернуть обратно? Возле этих ворот?

Он ответил столь же резко:

— Когда это я просил тебя повернуть обратно?

— Нет, ты о таком не заговаривал.

— Тогда иди дальше без меня!

— А этого я не сделаю. И с пустыми руками обратно в Урук не пойду.

— Ты не оставляешь мне выбора. Значит, я должен идти с тобой? Значит, я должен обязательно идти следом за тобой и подчиняться любым твоим капризам?

— Я тебя не заставляю, — сказал, — но мы же братья, Энкиду! Мы должны вместе встречать все опасности, рука об руку.

Он бросил на меня горький и грустный взгляд.

— Вот как? Мы должны? А если я не хочу?

Я уставился на него.

— Это на тебя не похоже.

— Нет, — сказал он с горьким вздохом. — Это на меня не похоже. Но что я могу сделать? Когда я повредил руку, Гильгамеш, великий ужас вселился в меня. Я боюсь. Ты можешь понять? Я БОЮСЬ! В его глазах было такое выражение, какого я никогда не видел: ужас, стыд, презрение к себе самому, гнев, — еще сто самых разных чувств горели в его глазах. Лицо его блестело от пота. Он оглянулся, словно боясь, что нас услышат, и тихим, измученным голосом сказал:

— Что нам делать?

— Есть один способ. Так: становись со мной рядом и возьмись за мою одежду. Моя сила перельется в тебя. Твоя слабость пройдет. Войдем в лес вместе. Ты это сделаешь?

Он колебался. Потом сказал:

— Ты думаешь, я трус, Гильгамеш?

— Нет. Ты не трус, Энкиду.

— Ты назвал меня слабаком.

— Я сказал только, что мне больно слышать, как ты говоришь, точно слабак. Именно потому мне и больно, что ты на самом деле не слабак. Ты это понимаешь, брат?

— Понимаю.

— Тогда пойдем. Дай мне излечить тебя.

— Ты можешь?

— Мне думается, могу.

— Тогда начинай.

Он подошел ко мне и встал рядом. Он протянул руку к моей одежде и взялся за ее край. А потом я. обнял его так крепко, что мои руки задрожали от напряжения. Через минуту он обнял меня с такой же силой. Мы не говорили ни слова, но я чувствовал, как страх покидает его. Я чувствовал, как возвращается его храбрость. Мне казалось, он становится прежним Энкиду, и я знал, что он пойдет за мной в этот лес.

— Иди, — сказал я, — подготовься. Хувава ждет нас. Жар битвы согреет тебя, распалит твою кровь, укрепит твою решимость. По-моему, нет демона, который мог бы сокрушить нас, если мы будем стоять рука об руку. Но если мы и падем в битве, то имена наши будут помнить во веки веков.

Он слушал, но ничего не отвечал. Потом он кивнул мне, дотронулся своей рукой до моей, затоптал наш костер и пошел смазывать маслом свое оружие. Утром мы прошли через ворота в кедровый лес решительно, с подобающей смелостью.

Это было место, внушающее немалое почтение. Оно было почти как храм. Я чувствовал присутствие богов повсюду, хотя я не понимал, что это были за боги. Кедры эти были самые высокие деревья, виденные мной, они, точно копья, пронзали небо. Между ними были небольшие открытые и чистые пространства. Но их кроны были столь густы, что солнечный свет едва проникал сквозь них. Это был зеленый и сумрачный мир, прохладный и полный восторга. Перед нами лежала гора, без сомнений, обиталище богов, достойный трон для любого из них. Но точно так же лежало вокруг нас присутствие Хувавы, мы чувствовали его, видели его следы, ибо там были такие места, где подземный огонь прорывался наружу, и это были знаки демона.