Анжей, конечно, как всякий богатырь, науку эту знал крепко. К слову, царевну ей пока никто обучать не решался. Потому как дюже богатыри подозревали, что правительница Наина Гавриловна вряд ли слишком уж благодарить станет, если наследница ту полезную науку освоит.

Спасенная девица в драном платье от тирады, выданной богатырем, оцепенела не хуже лешего. А уж покраснела так, что с алыми лентами в своих волосах цветом лица сравнялась. Так ее, замершую с огромными расширенными глазами, Михайла и взгромоздил на своего коня.

По пути девица все же отмерла и давай рыдать. При том, как оказалось вскоре, Анжея злоязыкого она теперь пуще лешего боялась. А вот к Михайле прижималась боязливо — к спасителю своему. Выяснилось, что зовут ее Марфушей, и что в лес она пошла по ягоды, а корзинку потеряла, и что сестер у нее десяток…

Много еще чего богатыри успели по пути узнать о Марфуше. Так что под конец от ее болтовни аж в ушах слегка звенеть начало. Особенно у Михайлы, которому все эти важные подробности прямо в ухо сыпались.

А как прибыли в Перелесьево, Михайла ссадил девицу с коня да собрался уж к лесу поворачивать… да не тут-то было.

Из первой избы от околицы выскочили Марфушины родители — а девица, крепко сжимая руку богатыря, радостно и выпалила:

— Батюшка, матушка! А это Мишенька — спаситель мой, жених возлюбленный! Вы уж нас благословите!

Анжей, не сходивший с коня, давился меж тем хохотом. А Михайла в ужасе пятился, пытаясь отцепить от себя руку “невесты”.

Девица-то Марфуша всем была пригожая — статная, румяная, круглолицая и круглоглазая. А только как представил Михайла, как Марфуша ему до конца жизни прямо в ухо станет говорить без перерыва, так чуть было не поседел на месте.

Повезло ему тогда — отец Марфушин понимающим мужиком оказался. Оценив выражение лица Михайлы, он загнал дочку в дом, а сам выспросил все как следует. Затем богатырям в пояс поклонился да поблагодарил за дочкино спасение. А матушка девицы еще сыра да яиц им в корзину собрала — чем богаты.

Так бы и забыли богатыри про ту историю — ну разве что Анжей с хохотком нет-нет да припоминал старшому “невестушку”. Ну да от Анжея-насмешника чего и ждать-то еще!

А только не прошло и трех дней, как зазвонили вдруг в Перелесьево колокола по-особому. Звон оттуда и в лесу хорошо слышен — можно и голубя не дожидаться. Так что богатыри, кто где был, побросав свои дела, на коней вскочили, да помчались выяснять, что за беда приключилась.

У околицы спешились, быстрым шагом пошли, ведя коней в поводу.

А у первой от околицы избы поджидала их Марфуша — празднично наряженная, в волосах ленты, на ногах сапожки, а в руках поднос с кулебякой. Стоит Марфуша, улыбается. Сама знает, что хороша!

— Мишенька! Ты и друзей с собой привез! — радостно воскликнула она.

Замер Михайла, начиная сознавать страшное.

— А мне звонарь наш сказывал, что ежели вот эдак позвонить, так ты тотчас и прискачешь! — продолжала тараторить Марфуша. — Не обманул, стало быть! А я вот кулебяку спекла, для тебя нарочно, вот и решила позвать, пока горячая, с пылу да с жару…

Тут Михайла заметил, что народ-то поселковый сплошь на улице толпится да посмеивается. Звон-то все слышали, из домов повысыпали, думали, может, пожар али еще чего приключилось. Ан успели уж узнать, что приключилась-то Марфушина кулебяка. А расходиться не стали, конечно. Когда еще такое представление в поселке случится! А ну как удастся Марфуше богатыря на себе женить?

Глава богатырского отряда стоял красный, как вареный рак, не зная, куда и глаза девать. А братья его из отряда тоже уж посмеивались. Тут уж не один Анжей шуточками сыпать принялся — тут и Савелий подхватил, и Акмаль, да и Светик несмело улыбался. И даже Ратмир, сложивши на груди руки, усмехался уголком рта.

Правда, веселились они недолго. Потому как в окнах первой избы от околицы почудилось какое-то движение, а потом… распахнулись двери, да повысыпали из избы девицы — Марфушины сестры. Весь десяток. Все как одна круглолицые, круглоглазые, румяные, ровно горошины из одного стручка. Все в пух и прах наряжены. У каждой — по пирогу в руках. И на богатырей смотрят этак оценивающе, радостно — точно как голодный волк на зайчишкин окорок.

Тут-то богатыри разом усмехаться перестали, сделав слаженный шаг назад. И еще один — всем строем.

— Мамочки!.. — прошептал Светик, нащупывая луку седла и готовясь к позорному бегству.

Акмаль и вовсе с перепугу едва боевую стойку не принял — да вовремя опомнился.

Это тебе не на Горынычей ходить! Тут посерьезней опасность!

Впрочем, Светиково заклинание подействовало. Потому что спасла богатырей именно мать — не Светикова, а Марфушина, конечно. Прибежав откуда-то с заднего двора, она встала спиной к богатырям и растопырила руки в защитном жесте.

— Домой пошли, дуры! — завопила она, загоняя свой курятник… то есть дочерей в избу. Девицы с разочарованными лицами неохотно потянулись к двери, все оглядываясь на богатырей с надеждой.

— Вы уж извините нас, — обернулась женщина наконец, захлопнув дверь за Марфушей (девицу пришлось подталкивать под пышный тыл) и для надежности накинув засов. — Не уследили за девкой! Марфушка-то уж третий день сама не своя ходит, едва к вам в лес искать не отправилась, а теперя вон чего выдумала!..

Тараторила Марфушина мать в точности так же, как дочь. Да и сама она была точно так же круглолица и румяна, разве что боками еще попышнее.

Богатыри чуть расслабились, снова заусмехались.

И тут взгляд женщины остановился на Савелии. И как-то вдруг неуловимо изменился, разом став оценивающим и хищным. Почтенная мать семейства подбоченилась, став почти неотличимо похожей на любую из своих дочерей. Вот разве кулебяки в руках недоставало.

Савелий попятился еще дальше, схватившись за поводья коня.

— А то бы зашли, — женщина широко и ласково улыбнулась, глядя теперь только ему в глаза. — Пироги-то мои дочки знатные пекут. Сама учила! Чего добру-то пропадать понапрасну…

И снова богатырям повезло. Отец Марфушин бежал с дальнего поля — а потому и примчаться успел не сразу. Однако руки перед Савелием он растопырил в точности так же, как жена его совсем недавно.

— Домой пошла, дура! — завопил он.

И лишь захлопнув за супругой своей пышной дверь, да накинув для верности засов, обернулся к богатырям, утирая лоб.

— Вы уж меня извините, — вздохнул он. — Не уследишь за этими бабами…

Светик закончил рассказ под звонкий хохот царевны.

— В общем… всяко бывает, да. Но обычно все же звон — значит, беда. Надобно все бросать да скакать на выручку.

А Алька между тем задумалась. Уж не о Михайле ли Савелий-то говорил, мол любовь погубила?

Савелиева загадка по сей день не давала покоя. Вора она теперь уж знала: Акмаль, конокрад из Двунаседьмого султаната. И вины он за собой уж точно не чует. Мог бы — заново бы свою Гюзель драгоценную из султанских конюшен свел. Знать бы еще, чем он милость царя Игната сумел снискать…

А вот прочих вызнать по сей день не удавалось.

Да уж полно, погубила ли Михайлу Марфушина-то любовь? Разве что он кулебяку попробовал, а та не так уж хороша оказалась…

— А с Марфушей-то потом как сложилось? — на всякий случай решила уточнить.

— С Марфушей? — Светик рассеянно пожал плечами. — Да она потом в кузнеца перелесьевского влюбилась. Кузнеца, конечно, жаль — не отбился. Так и женили. Ну да своего-то брата-богатыря всяко жальче! Так что и к лучшему все.

Алька вздохнула. Стало быть, все же не Михайла.

— В болоте тонул — два раза, — горько перечислял Елисей, загибая пальцы. — В лесу плутал — трижды. Раз в сосновом и два — в лиственном. Через озера и реки — без счету перебирался. Да я это их Тридевятое раза три по кругу уж должен был обойти! Даже в горы забредал. Высокие! А их, говорят, в Тридевятом и вовсе нет. Вот как нет, ежели я там был? А городов сколько обошел? Опять же — в Тридевятом-то и нет столько! Вроде бы. Хотя кто их знает. Говорю тебе, заколдованное оно у них, царство-то.