– И то правда… А как насчет специальной книги? Куда записываются принятые на службу писцы да дьяки. Имеется ли таковая, иль нет?

О книге Епифан Власьевич тоже ни черта не ведал, но вот Ермил быстро вспомнил, что таковая имеется.

– Так что встал? Неси! – рыкнул посадник.

Ермил вернулся не сразу, минут через двадцать. Епифан Власьевич уже успел обсудить с гостем недавнюю заячью охоту, большим любителем которой был.

– Сыскал, батюшка Епифан Власьевич, – Ермил с поклоном протянул боярину толстую тяжелую книгу.

Посадник брезгливо отстранился. Больно пыльной оказалась книжица.

– Посмотрю? – Олег Иваныч протянул руку.

– Смотри, коль глазам не лень… Эй, Ермилко! А принеси-ка нам жбан с медком стоялым. Выпьешь чарочку, Олег Иваныч?

Отчего ж не выпить!

Олег Иваныч, сдув с книги пыль, перевернул страницу. Искомый Флегонт обнаружился почти сразу. Проживал сей деятель гусиного пера и чернильницы на Софийской стороне, на улице Воздвиженской. А видел его Олексаха на Загородцкой да на Запольской. Далековато будет, другой конец города. Что посадничий канцелярский писарь забыл на Запольской? Не к Явдохе ли приходил? Вполне могли в церкви Бориса и Глеба встретиться, а уж информацию передать способов много. Сунул на выходе Явдохе грамоту березовую да и был таков. А тогда зачем на Запольскую ездил, Флегонт-то? Он ведь там не живет! Тогда – к кому?

Ну, пускай Олексаха и устанавливает, ему вполне по силам будет – не то что испрашивать у самого посадника разрешения заглянуть в писцовую книгу. Епифан Власьевич и разговаривать бы с подобным мелким человечком не стал.

Вот Олег Иваныч самолично и приехал. А теперь надо бы к тысяцкому, Симеону Яковлевичу. Тот тоже на Олексаху даже смотреть не будет.

Какие хоть там, в церкви на Загородцкой, стражники были? Ах, да. Соседи, с проезжей башни, что на Славне. Один с усами обвислыми. Дядькой Кузьмой кличут. Другой – молодой, кругломордый, Онуфрий.

Министр обороны – так Олег Иваныч про себя именовал тысяцкого – Симеон Яковлевич Заовражский относился к тому довольно зажиточному и влиятельному слою боярства, что с давних пор селилось на улице Прусской и так и прозывалось – «прусским». Раньше, до того как Симеон Яковлевич был избран на пост тысяцкого, встречаться с ним Олегу Иванычу не приходилось. Ну, потом, конечно, виделись – и на вече, и на заседании Совета Господ, и на судебных тяжбах иногда встречались. В отличие от простоватого посадника, тысяцкий был себе на уме. Он и вид-то имел более подходящий какому-нибудь итальянскому жиголо, а не новгородскому вельможе. Маленький, чернявый, востроглазый, Симеон Яковлевич, однако, был весьма сведущ в военном деле, болтал на паре европейских языков – английском и датском – и, как сильно подозревал Олег Иваныч, юность свою провел в рядах британских корсаров.

Олега Иваныча тысяцкий – его приказные палаты располагались здесь же, на Ярославовом дворище, только чуть в стороне от посадничьих, ближе к Никольской церкви, – принял с распростертыми объятиями. Угощал сливянкой да все расспрашивал о приключившейся с Олегом Иванычем авентюре. Так и называл – «авентюра». Олег Иваныч тоже не лыком шит – рассказал далеко не все, только в общих чертах. Что не очень-то удовлетворило любознательного тысяцкого.

Симеон Яковлевич залпом выпил сливянку из высокого серебряного бокала и, хитро прищурившись, поинтересовался, не приходилось ли уважаемому гостю встречаться в Европах с неким голландцем по имени Хорн ван Зельде.

– Приходилось. Он умер.

– Как?! Хорн ван Зельде умер?! Ну, Олег Иваныч, за это стоит выпить! Не за упокой его черной души, конечно, а чтоб он вечно горел в аду. Наконец-то дьявол прибрал голландца!

– Ты, я вижу, неплохо знал его когда-то, Симеон Яковлевич?

– Что ты, душа моя! Так, слышал пару разов. Да пес с ним, с голландцем… Так, говоришь, англичане его достали?

– Да. Королевский флот под командованием адмирала сэра Генри Лосквита.

– Что? Как ты сказал? Сэра… Какого сэра?

– Сэра Генри Лосквита, если я правильно запомнил.

– Ха!!! Старый пират Лосквит стал адмиралом! Чудны дела твои, Господи! А леди Босуорт? Она с ним?

– Не знаю никакой леди. По крайней мере, не видел.

– Жаль, жаль… Ну, это так, к слову. Еще по одной? За торговое процветание Новгорода!

Выпили. Олег Иваныч приступил к основной части беседы, ради которой, собственно, сюда и явился. А именно – поинтересовался местом жительства стражников с проезжей Славенской башни.

– А, Кузьма Венедиктов и Елисеев Онуфрий, – тысяцкий и не заглянул ни в какие книги. – Есть такие. Бездельники, в общем-то, да где других взять? Живут… Живут… Кузьма Венедиктов – на Рогатице, за церковью Ипатия двор. С женой живет, деток нет. Так, это Кузьма. А Онуфрий… Онуфрий – рядом с ним, на Ильина, на той же стороне, что и церковь Спаса, только к стене ближе. А что, Олег Иваныч? Чай, натворили что?

– Да пока и сам не знаю. Проверяем.

– Ну, ну. Проверяйте. Могу, кстати, кой-чем поделиться.

– Рад буду выслушать, Симеон Яковлевич. Вижу, ты человек в житейских делах опытный.

– Ха! Опытный?! Ха! Ну, слушай, – тысяцкий оглянулся на дверь (это в собственной-то канцелярии!) и понизил голос: – Есть у меня сильные подозрения, что появились у моих стражничков – у этих двух, про которых ты спрашиваешь, – излишние денежки.

– Откуда?

– Вот и я гадаю.

– Нет, откуда видно, что появились?

– Знаешь, чем от них последние месяца два на разводе разит? Стоялым медом, а иногда и мальвазией! А раньше все больше корчемным переваром пахло – аж на версту.

– Не показалось тебе, Симеон Яковлевич?

– Ага, показалось, как же! Что я, мед от перевара не отличу? А по цене, между прочим, раз в пять отличие. Вот и смекай. Хотя по натуре – оба бездельники. Кстати, завтра они у меня петли на воротах дегтем смазать должны, чтоб не ржавели. Не знаю, уж и смажут ли. Хоть самолично иди проверяй.

– Деготь – это хорошо. Спасибо, Симеон Яковлевич, за сведения. Ежели в чем твоя нужда будет…

– Будет, будет! Но о том после поговорим. К зиме ближе.

«К зиме ближе». Тысяцкий явно намекал на выборы. А что хотел предложить? Ладно, поживем, увидим… Ну, стражнички, блин! Вытянуть бы вас в поруб да поспрошать. А даже и не в порубе. Просто допросить или даже поговорить малость. Только не на их башне, не на улице, не дома. Вырвать из привычной среды – очень уж это откровенности способствует.

Олегу Иванычу вспомнился случай еще из той, прошлой, жизни. Случай со старшим участковым Игорем Рощиным. Работал Рощин на селе и периодически, раза два в квартал, брал на борт отделенческого уазика двух участковых да детского инспектора и устраивал рейды по окрестным деревням – по «краю непуганых идиотов». И заехали они как-то в дальнюю-дальнюю волость. Первым делом – к клубу, поскольку суббота. В клубе «культурно отдыхало» человек двадцать. Все, конечно, пьяные. Некоторые, особо утомленные, отдыхали прямо у клуба, на травке. Покидав спящих в «клетку» уазика, участковые с детским инспектором зашли в клуб шугануть не в меру пьяных. Некоторые «танцоры» вылезали в окна. Кто не стоял на ногах, прятались под скамейки. Рощин в это время на переднем сиденье уазика рядом с водителем писал протоколы. Из соседней с клубом избы кубарем выкатились двое мужиков – изрядно нажрамшись. Оглашая местность отборным матом, встали перед клубом в поисках удобного для дальнейшего распития места. Захотелось продолжить праздник на природе. Ну, а раз скамейки вокруг все до единой поломаны, то другого подходящего места, кроме капота желто-синего милицейского уазика, поблизости не наблюдалось. А раз не наблюдалось… Сидящие в кабине Рощин и водитель просто офонарели, глядя, как мужики, не говоря худого слова, поставили на капот стаканы, разлили водку, выпили. Потом решили повторить. Водитель посигналил. Ноль внимания…

Уже потом, в отделении, утром, выписывая мужикам изрядный штраф, Рощин поинтересовался, чего это они так обнаглели?