Я замер подле березки. Колени слегка согнуты, расслабленные кисти рук перед грудью. Вдохнул глубоко и на резком выдохе атаковал зеленые листочки растопыренными пальцами. Три удара за одну секунду, и в трех листиках три маленькие дырочки-надрыва.
Еще раз мысленно попросив у березки прощения, я обратил внимание на то, что отчетливо вижу раненые листочки во всех мельчайших деталях. Светает, а значит, пора завязывать с дакэн-тайдзюцу. На восходе солнца я хочу подышать.
Туман над речкой медленно таял, просыпаясь, робко пробовали голос лесные птахи. Я сел посреди поляны, скрестил ноги, положил открытые ладони на колени. Вдохнул, задержал дыхание, выдохнул...
Я дышал кожей. Не в буквальном смысле, конечно. Делал вдох через нос, выдыхал сквозь не плотно сжатые губы, прижимая кончик языка к верхнему небу. Грудь моя оставалась неподвижной, а живот вздувался и опадал. Но мысленно я представлял, как на вдохе животворящая прана вместе с воздухом проникает в тело через определенные участки кожи, а на выдохе из других участков кожного покрова выходят ненужные организму воздушные составляющие и отработанная, негативная энергия. И в какой-то момент стало казаться, что я дышу одной лишь кожей-оболочкой, что легкие, живот, ноздри и рот мне не нужны, что я амеба, инфузория-туфелька, простейший организм, для которого иного не существует, кроме дилеммы жизнь – смерть, существование – небытие, сознание – несознание...
Восхитительно-примитивное состояние длилось ничтожно мало, сотую долю секунды, но и этакой малости хватило с избытком. Чтобы отдохнули мозг, нервы, чувства и все то, что работает в нас постоянно, без всякого перерыва, от первого вдоха до последнего выдоха.
Бледно-желтый диск солнца добрался до верхушек деревьев, туман над водой стоял, будто снег весной, жемчугом блестела роса в траве, радостно кричали птицы, задорно звенели комары. Четыре необычайно жирные комарихи маячили как раз перед моими открывшимися глазами. Сразу же вспомнился «подвиг» великого японского фехтовальщика Мусаси Миямото и тут же захотелось сей вошедший в анналы «подвиг» повторить.
Для тех, кто не знает, расскажу вкратце. Дело было в милые моему сердцу времена мрачного Средневековья. Непревзойденный мастер меча Мусаси путешествовал по своей островной родине, оставляя за спиной кучи самураев с колото-резаными ранами, как говорят современные медики – «несовместимыми с жизнью». Как-то, проголодавшись, заглянул уставший колоть да резать Миямото в захолустную придорожную харчевню и только собрался подкрепиться вареным рисом, глядь – вваливается в заведение маленькая толпа разбойников. Маленькая, но толпа. Замучаешься их мечугой охаживать, в животе урчит, лень благородную сталь тянуть из богато украшенных ножен. А разбойники, главное дело, пялятся на эти самые причудливо инкрустированные ножны и шепчутся промеж себя. И решил тогда крутой Мусаси, не вставая с места и не расставаясь со столовым прибором, показать браткам-разбойникам, кто здесь пальцует в натуре. Над плошкой с аппетитным рисом четыре жирные мухи, а в руке Миямото уже сжимал палочки для еды. И четырьмя движениями поймал Миямото четырех мух, придушил их кончиками палочек, и, увидав сей цирковой номер, в панике бежали разбойники. А довольный Мусаси обтер кончики палочек краешком засаленного кимоно (что ж он, дурак, что ли, дизентерией от мух заражаться) и ну рис трескать за обе щеки. Вот такая выходит типа сказочка с моралью.
В лесу даже на полянах всегда полным-полно всякого мелкого деревянного сора. Я пошарил правой рукой в траве и нашел пару подходящих щепок. Взял щепки, как положено держать куай-цзы, палочки для еды, и... Вы правильно догадались – четырьмя верными движениями уничтожил квартет кровососущих насекомых. И тут же, будто в отместку, мою потную голову облепил целый рой комариков-камикадзе.
Говорят, Мусаси Миямото дал какой-то там обет и, блюдя слово, много лет принципиально не мылся. Я, конечно, уважаю великого фехтовальщика, однако подобное издевательство над собственной плотью, извините, не по мне. Без затей, хлопком ладони покончив с присосавшейся к щеке комарихой, я вскочил на ноги и посеменил к речке. Вошел по колено в воду, умылся как следует, хотел было нырнуть в соблазнительную влагу, да передумал. Черт его знает, сколько коряг притаилось на дне безымянной протоки, довольно для меня на сегодня и внушительной шишки над бровью.
Завершив водные процедуры, я вернулся на поляну, обождал, пока кожа обсохнет, и оделся в привычный телу крестьянский костюм. Отнюдь не маскарадный костюм, между прочим! Моя главная, боевая сущность Самурая ночи с рассветом спряталась, затаилась в глубинах подсознания. Я снова стал крестьянином. Обычным среднестатистическим мужичком-бобылем за сорок. Ну, может, и не совсем обычным, со странностями. К примеру, водку я не особо уважаю, так на то для любопытствующих имеется объяснение – язва у меня, желудок спиртосодержащие жидкости отказывается усваивать. Зато я курить дюже люблю, две пачки «Беломорканала» в день извожу.
Дым папиросы отгонял комаров. Чуть сгорбившись, я пересек поляну и углубился в лес. О человеке, который чудил сегодня утром на берегу безымянной протоки, я вспоминал, как о постороннем. Меня нынче, согласно паспорту, зовут Николаем Семеновичем Кузьминым, а его звали Семеном Андреевичем Ступиным.
Формально Семен Андреич погиб несколько лет назад в городе Москве в результате дорожно-транспортного происшествия. Формально сгинув, экс-Ступин влачил жалкое существование в том же городе под личиной нищего бомжа. Потом из бомжа превратился в крутого бандита по кличке Стальной Кулак. Бандит Стальной наказал мафиозного Папу, поправил собственное экономическое положение и легализовался в Санкт-Петербурге в образе придурковатого бизнесмена Виктора Творогова. Жили их благородие Виктор Борисович припеваючи, в ус не дули, да вот незадача – беда нависла над друзьями-товарищами якобы покойного Ступина, и воскрес Семен Андреич, засветился. Посветился, посиял денечек, разобрался с проблемами и опять сгинул во мраке. А из мрака возник уже Колькой Кузьминым, любителем грибов и папирос.
Еженощно Колян Кузьмин уступает свое стареющее тело обратно Семену Андреевичу, и тот поддерживает физическую оболочку в боеспособном, так сказать, состоянии. Зачем? А иного состояния Семен Ступин не приемлет. Дед-японец, чужой по крови, но родной по духу, вырастил, воспитал, взлелеял из младенца Семы Самурая ночи, иным в этой жизни Ступину уже не быть. Никогда, к сожалению...
Надо сказать, телесная оболочка Семена Ступина оправилась от былых ран и пребывает в отменной для своих лет физической форме. И психика соответствует дедовским стандартам, и все прочее, кроме... Кроме души. Душа никак не может забыть женщину с редким именем Клара. Душа помнит чудесное единение с этой женщиной, фантастическое, уникальное слияние двух сущностей. Клара вторгается в сны Николая Кузьмина и будит Семена Ступина. Клара, единственная и неповторимая. Моя Клара, которую я никогда не увижу более наяву...
Стоп! А ну-ка, Семен Андреич, ступай прочь в подсознание. Твое время кончилось, солнце взошло. Я Коля, Николай Семенович Кузьмин. Я – крестьянин, не знаю я никакой Клары, не знаком.
Воспоминания о Ступине заняли у меня всю дорогу от полянки до деревни. Мозг вспоминал влюбленного Самурая ночи, а крестьянские зоркие глаза тем временем примечали грибные шляпки в жухлой траве и грубые руки трудящегося, орудуя стареньким перочинным ножиком, бережно срезали дары природы под корень. На опушку я вышел с полным лукошком. В нынешний дождливый август грибов в лесу уродилось видимо-невидимо.
В мое отсутствие деревенька воспряла от сна и зашевелилась, загомонила, зажила. Тощие, облезлые курицы деловито прохаживались по уличной обочине, а их престарелые хозяйки копошились в огородах. И курицы, и бабушки-огородницы исподволь одаривали меня косыми внимательными взглядами. Я шел посреди улицы, дымил «Беломором» и вежливо раскланивался со старушками, явно не одобрявшими мое грибное, дачное хобби.
