Говорил Миша минут сорок. Чай совсем остыл, табак был противным, воспоминания, мягко выражаясь, неприятными. Погано сделалось на душе у Чумакова. Совсем недавно Миша с отвращением вдыхал запах спирта, а тут вдруг захотелось выпить. Водка, пятьдесят граммов которой Миша, морщась, заглотил как лекарство, соблазняла хмельным забытьем. Хватануть стакан и снова завалиться спать, забыть обо всем на свете, отключиться.

Чумаков потянулся к водочной бутылке.

– Стоп, Миша, тормози. – Сан Саныч выхватил бутылку из-под руки Чумакова. – Нам сегодня в город ехать. Вернемся – пей сколько влезет, презрев заветы физиолога Воловича, а пока ни-ни.

– В какой еще город? – Чумаков исподлобья посмотрел на Сан Саныча.

– В Москву.

– На фига?

– Возникло у меня одно подозрение. Надо бы проверить.

– Какое подозрение? Объясни.

– Некогда, по дороге объясню, а сейчас нужно поторопиться.

– Слушай, Сан Саныч, я, конечно, тебе благодарен и все такое, но, знаешь ли, надоело подчиняться командам. Я взрослый человек. Я никуда не поеду, пока не узнаю, зачем. Я имею право...

– Оставайся, – оборвал Мишу строго Сан Саныч, поставил бутылку на стол, пододвинул ее поближе к Чумакову. – Жри водяру, сетуй на судьбу, разрешаю. Понадобится веревка с мылом – найдешь в сенях. А я поеду в Москву.

Сан Саныч принялся собирать со стола грязную посуду.

– Ты обещал рассказать о себе, – напомнил Чумаков, обиженно разглядывая водочную бутылку.

– Некогда, приеду – расскажу.

С чугунком в одной руке и горстью тарелок в другой Сан Саныч вышел в сени, хлопнув дверью. Чумаков остался один на один с поллитровкой. Налил водки в мензурку до краев, понюхал и решительно отодвинул от себя емкость с алкоголем.

– Я идиот. Нашел время слюни распускать, характер показывать. – Миша резко встал из-за стола. – Сан Саныч!

Он выбежал в сени.

– Сан Саныч, я...

В сенях Сан Саныча не было. Двери на улицу не хлопали, чугунок и грязная посуда стояли на лавке рядом с ведром, наполовину заполненным колодезной водой. А Сан Саныча не было. Исчез. Растворился в воздухе.

Миша огляделся. Сени – по сути, прихожая, скрещенная с кладовой. Лопата, грабли, коса, полезные дощечки, телогрейка на вбитом в стену гвоздике – всего полно. Сразу и не заметишь в углу открытый лаз в подвал.

Чумаков обошел пузатую бочку, не иначе в отсутствие хозяина-дачника стоящую поверх дверцы в полу. Вход в подвал зиял квадратным колодцем.

– Сан Саныч! – Миша нагнулся, крикнул в темный провал колодца.

– Залезай. Осторожно, не упади, – ответил из-под земли приглушенный голос партнера.

В подвал вела лестница, похожая на давешнюю лесенку на чердак, только деревянная. Шесть перекладин проскрипели жалобно под Мишиным весом, голые ступни встали на холодный земляной пол.

– Японский бог!.. Катакомбы...

Справа и слева кирпич, потемневший от времени, поросший плесенью. Узкий проход-коридорчик в просторное подземелье, где стоит Сан Саныч. Во весь рост. В руке у Сан Саныча коптит керосиновая лампа. В кругу света огромадный кованый сундук на земляном полу.

– Иди сюда, Миша. Лампу подержишь.

– Мать моя – женщина! Откуда здесь такой бункер, а? – Чумаков подошел, взял лампу из руки Сан Саныча, поежился. Под землей было прохладно.

– Хибарку, что над нами, после войны на старом фундаменте отстроили. Наличие столь достопримечательного подвала и подвигнуло меня на приобретение избы-развалюхи. – Сан Саныч, присев, уперся плечом в сундук. – Немцы деревню пожгли, справный большой дом спалили, подпол остался, и этот сундук уцелел, тяжеленный, зар-р-раза...

Рыча, Сан Саныч сдвинул сундук с места.

«Сколько же этот сундучишко весит, раз такой бугай, как Сан Саныч, еле-еле толкает? – подумал Миша. – Тонну, наверное, или больше».

– А чего в сундуке-то, Сан Саныч? Внутри чего?

– Всякая дрянь... Уф-ф, тяжелый, зараза... – Сан Саныч отер пот со лба. Сундук он отодвинул к кирпичной мшистой стене и теперь разгребал ногой землю на том месте, где стоял кованый монстр. – Сундук могильной плитой охраняет своим нехилым весом мои секреты.

– Это и есть твоя секретка? – спросил Миша, наблюдая, как нога Сан Саныча сметает тонкий земляной слой с чего-то, определенно напоминающего крышку металлического гроба.

– Обалдел? Что ж, по-твоему, я каждый раз, пожелав стопарик водочки выпить или таблетку аспирина принять, ворочаю могильные плиты? Нет, Миша. Под сундуком спрятана не секретка, а большой секрет... Большой-большой секрет...

Сан Саныч говорил с Мишей как ни в чем не бывало. Будто и не было выступления Чумакова по поводу водки и нежелания безоглядно слушаться партнера. И Миша был ему за это искренне благодарен. Кому приятно выяснять отношения, пережевывая по новой мелкую размолвку? Кому-то, может быть, и приятно, но не Чумакову, не в его характере.

– Ну вот. Нормально. Приступим к вскрытию большого-пребольшого секрета... Оп-па...

Сан Саныч опустился на корточки, поддел пальцами крышку металлического гроба, сдвинул ее, подхватил, поднял.

Чумаков ожидал, что из железного параллелепипеда, похороненного в каменном подземелье, Сан Саныч извлечет нечто типа гранатомета, крупнокалиберного пулемета или, на худой конец, автомата Калашникова. Ничего подобного! Вместо вышеперечисленного Сан Саныч достал из тайника прозрачный чехол с вешалкой. На вешалке, под защитой толстой полиэтиленовой пленки болтались темно-синий костюм, черная рубашка и светло-кремовый галстук.

– Чего это? – Миша удивленно захлопал глазами.

– Разве не видишь? – Сан Саныч закрыл металлическую крышку. – Парадная одежда. Сейчас сундучок, будь он неладен, на место поставлю, поднимемся наверх и сразу переоденусь... Подержи-ка костюмчик, покуда я тяжести ворочаю. Да смотри не помни...

Но переоделся Сан Саныч не сразу. Прежде всего, покинув подземелье, Сан Саныч занялся внешностью Чумакова. Как он сказал: «Сделаем то, что не позволил оперативно провернуть вчерашний киллер». И посетовал на отсутствие краски для волос.

Волосы Чумакову выкрасили в рыжий цвет стрептоцидом, подкоротили туповатыми ножницами. Миша выбрил щеки и подбородок безопасной бритвой. Небритость над верхней губой оставил. Помог побриться Сан Санычу. «Под ноль». Во времена детсадовского детства Чумакова такую «прическу» называли «под Котовского«. У Сан Саныча оказался идеально правильный приплюснутый череп, без бугров и неровностей, но со шрамом на затылке, не особенно заметным, впрочем, если не вглядываться.

Стрижку и бритье совмещали с разговором, более походившим на допрос. Сан Саныч расспрашивал Мишу о ЦКБ (офис и ветеринары на разъездах), о Борисе Николаевиче Тузановиче (скупой мироед-буржуй), выяснял, отчего сбежавшая за кордон супруга-изменщица, госпожа Чумакова, много лет поддерживала отношения с бывшими одноклассниками (школа – в центре, одноклассники – дети не простых родителей, жена – стерва-карьеристка). И так далее, и тому подобное. Множество вопросов, множество ответов...

– ...Ну? Как я выгляжу? – Сан Саныч поправил галстук, пригладил воротничок рубашки, одернул брюки и застегнул пиджак. – Обоймы с глушителем из карманов не торчат? Пистолеты под мышками не выпирают?

– Не-а, пистолетов не видно. А вот сапоги со строгим костюмом хреновато сочетаются.

– Учту. Заедем в бутик, куплю себе штиблеты по фасону и тебя, партнер, оденем прилично. Ты в чем обычно ходишь? Чего носишь?

– Костюм и галстук. Реже джинсы и футболки.

– Такова и будет на тебя, Миша, милицейская ориентировка: «Может быть одет как клерк или как студент». Следовательно, наряжу тебя панком. Купим тебе куртку-косуху, кожаные штаны. Сапоги мои наденешь. Размер обуви у тебя какой?

– Сорок второй.

– Великоваты будут мои сапожки, жаль... Как насчет прокола уха серьгой для полноты образа? Не против?

– А не пошел бы ты, Сан Саныч, знаешь куда?..

– Шучу, шучу... Успокойся. Ухи колоть не будем, но косуху с кожаными штанами тебе прикупим непременно.