Правда, как-то он рассказал историю о раненной рыси. Будто бы он плыл с кем-то на лодке, а в нескольких метрах от них переплывала реку раненная рысь. Она стала тонуть. И спутник Ингарта, бросившись в воду, спас зверя. Кто был этот человек? И не тот ли он, который когда-то был волком для волчонка-Ингарта? Когда произошла эта история? И где она произошла? Я ничего об этом так и не узнала.

Через семь лет я ехала верхом по зимнему лесу. Параллельно тропе шла цепочка следов. Мы заспорили – чьи бы это? Последнее слово осталось за местным жителем Янкой, двенадцати лет от роду. Он соскочил с лошади, исследовал следы и определил зверя по-латышски: «Лусис!» «Кто-кто?» – переспросили его. «Ну, этот, как его… лось!» Мы ужаснулись – следы были вроде собачьих… Янку подвела филология – этим зверем оказалась рысь. Стало быть, рысь до сих пор водится в Видземе, километрах в шестидесяти от Риги, и рассказанная Ингартом история могла случиться даже здесь. Но наши лесные речки нешироки и неглубоки, утонуть в них сложно. Так где же все-таки это было?

Уж это он мог бы мне сказать, догадайся я вовремя спросить.

Но в девятнадцать лет еще не умеешь задавать людям настоящие вопросы.

Начиналась зима, когда мы забрели вместе в Старую Ригу.

– Вот тут я живу, – сказал Ингарт. – Зайдем.

Мне стало страшно. Слова для отказа в голову лезли какие-то дурацкие, а соглашаться я не хотела, хотя и было жутко любопытно – как он там устроился. Еще покойница бабка накрепко мне внушила, что неприлично наносить визиты одиноким мужчинам. К тому же при той власти надо мной, которую я отлично сознавала, Ингарт легко мог добиться от меня решительно всего, ему достаточно было сказать: «Волчонок, иди сюда и ничего не бойся».

– Не бойся, – действительно сказал он, поняв мое молчание. – Того, чего ты испугалась, между нами, скорее всего, не будет.

– А почему? – обиженно спросила я, вдруг посчитав себя очень даже достойной поцелуев этого странного человека.

– Ну, хотя бы потому, что я женат.

Я остолбенела.

– Правда женат?..

– Честно говоря, гражданским браком.

И поскольку я в те времена всякий законный брак, не закрепленный религиозным обрядом, искренне считала гражданским, Ингарт объяснил мне, что это такое. Я удивилась – а почему бы ему не зарегистрировать это дело?

– Понимаешь, волчонок, бывают ситуации, когда мужчина не может взять на себя ответственность за женщину. И если женщина этого не понимает, им надо вовремя остаться друзьями.

– Хорош мужчина, если он не может взять на себя ответственность! – возмутилась я.

Это было некстати. Я сразу же вспомнила и драку на остановке, и все загадочные таланты Ингарта. Уж он-то мог бы защитить любимую женщину во всех случаях жизни. Стало быть, говоря об ответственности, Ингарт имел в виду нечто, мне по молодости лет недоступное.

Он и тут пришел мне на помощь.

– А ты представь себе, что мужчина связан словом. Что вот он живет себе, живет, и вдруг – телефонный звонок: пароль такой-то и быть в шесть там-то и там-то. И это – навсегда. И вообще есть много ситуаций, когда человек не имеет права завести семью. Ты ведь проходила историю партии. У профессиональных революционеров были семьи?

– Таких подробностей мы не проходили.

– Ну так я тебе скажу – у большинства личная жизнь не склеилась ни в двадцатые, ни в тридцатые, ни в сороковые годы. Я видел таких людей…

Он замолчал, подумал и распахнул передо мной дверь в подъезд.

Надо было заглаживать ошибку. Я решительно стала подниматься по узкой лестнице, делавшей там вверху несколько немыслимых виражей.

Ингарт жил на третьем этаже. Фактически это был уже чердак. Узкое немытое окно напротив двери выходило во дворик. Под облупленным подоконником была ниша – как будто выгрызенная зубами бронтозавра. Ингарт взял меня за руку и стал шарить моими пальцами в глубине этой ниши. Оказалось, справа у самой стены есть глубокая щель, и в этой щели на гвоздике висит ключ.

Я усомнилась в необходимости тайника – в конце концов, на него могли набрести пацаны, которые любят устраивать склады оружия поближе к загадочным чердакам, а ниша отлично для этого подходила. Ингарт немедленно вычислил, что вероятность выронить ключ из кармана у него гораздо больше.

Мы вошли.

Квартира состояла из кухни, она же прихожая, комнаты и чулана для дров, в котором Ингарт оборудовал душ. Пока он объяснял мне конструкцию душа, я высматривала хоть какую-то примету, позволяющую судить о наличии женщины. Приметы не находилось.

Я искала шпильку или заколку на полочке перед зеркалом, какое-нибудь чисто дамское мыло на раковине, тапочки, даже заглянула за дверь в поисках халата на гвоздике. И не заметила, что Ингарт уже минуты три с интересом наблюдает за мной.

– Господи, какой сумасшедшей женщиной ты станешь лет через пять! – съязвил он.

– По-моему, насчет жены кто-то соврал, – сердито ответила я. – Ты же сам говорил, что существо из плоти и крови должно оставлять следы.

– По-твоему, на обеденном столе обязательно должны валяться чулки и бюстгальтер? След есть. Я его вижу. Ну-ка, волчонок, пройди еще раз по маршруту.

Я прошла четыре раза. Ингарт успел за это время сварить кофе, разлил его по чашкам, сам сел за стол и потешался над моей слепотой. Шуточки были злые.

Исследуя комнату и кухню, я, естественно, приглядывалась ко всему. Мебель у Ингарта была старая и разномастная. Тогда как раз вошла в моду дешевая и светлая, из древесно-стружечных плит, и не так уж он мало зарабатывал, чтобы не обставить комнату поприличнее. До моды «ретро» оставалось еще очень много лет. Посуда у него тоже оказалась сборной, за исключением керамического кофейного сервиза. Это могло бы сойти за искомую примету женского присутствия, если бы я не знала патологической страсти Ингарта к кофе. Он пил его в любом виде – по-турецки, растворимый, ячменный, с цикорием, с молоком, с бальзамом, с мороженым, и выпивал, по самым скромным подсчетам, чашек шесть в день. Видно, у себя дома он решил завести кофейный рай.

Наконец я нашла за зеркалом жгутик ваты, выпачканный тушью для ресниц.

– Правильно, – одобрил Ингарт. – Учись смотреть под неожиданным ракурсом, тренируй внимание и в поиске пытайся представить себе характер другого человека, а не исходи из своего собственного характера, волчонок. Так-то.