— Женитьба, — скажет Терри Мэйнард, будучи благодушно настроенным, — дело святое. Уж я-то знаю. Два раза был женат, в 1905 и в 1967. За столько лет любой разберется что к чему.

И после этих слов он ласково поглядит на свою жену Джоан.

В тот самый вечер, когда разговор зашел в очередной раз, она вздохнула, закурила сигарету, откинулась на спинку кресла и пробормотала:

— Ах, Терри, ты просто невыносим. Опять?

Она отхлебнула коктейль из бокала, посмотрела невинными голубыми глазами на собравшихся гостей и сказала:

— Терри собирается рассказать о нашем с ним романе. Так что если кто уже слышал, то сандвичи и прочая снедь в столовой.

Двое мужчин и женщина поднялись и вышли из комнаты. Терри крикнул им вслед:

— Люди смеялись над атомной бомбой, пока она не свалилась им на головы. И кто-нибудь однажды поймет, что я вовсе не фантазирую и то, что произошло со мной, может случиться с каждым из них. Страшно даже подумать, но здесь открываются такие возможности, что взрыв атомной бомбы по сравнению с ними просто колеблющийся огонек свечи.

Один из гостей, оставшихся в комнате, удивленно заметил:

— Что-то я не пойму. Если вы были женаты в 1905 году, то, отбросив, разумеется, вопрос о том раздражении, которое должна испытывать ваша очаровательная супруга, не имея возможности впиться своими длинными ноготками в нежное личико своей древней соперницы, при чем здесь вообще атомная бомба?

— Сэр, — сказал Терри, — вы говорите о моей первой жене, да почиет она в мире.

— Никогда, — заявила Джоан Мэйнард. — Вот уж этого-то я как раз постараюсь не допустить.

Тем не менее она уселась поудобнее и проворковала:

— Продолжай, Терри, милый.

— Когда мне было десять лет, — начал свой рассказ ее супруг, — я был просто-таки влюблен в старинные дедушкины часы, висевшие в холле. Кстати, когда будете уходить, можете обратить на них внимание. Однажды, когда я открыл дверцу внизу и принялся раскачивать маятник, мне бросились в глаза цифры. Они начинались в верхней части длинного стержня — первая цифра была 1840 — и доходили до самого низа, где было написано 1970. Это произошло в 1950 году, и я помню, как был удивлен, увидев, что маленькая стрелка на хрустальной гирьке указывала точно на отметку 1950. Тогда я решил, что наконец-то сделал великое открытие о том, как работают все часы. После того как мое возбуждение улеглось, я, естественно, начал крутить гирьку, и помню, как она скользнула вверх, на отметку 1891.

В то же мгновение я почувствовал сильное головокружение и отпустил гирьку. Ноги у меня подкосились, и я упал. Когда я немного оправился и поднял голову, то увидел какую-то незнакомую женщину, да и все вокруг меня выглядело необычно. Вы, конечно, понимаете, что дело было в обстановке: мебели и коврах — все-таки этот дом находился во владении нашей семьи более века.

Но мне было десять лет, и немудрено, что я перепугался, особенно когда увидел эту женщину. Ей было около сорока лет, она была обета в старомодную длинную юбку, губы ее были поджаты от негодования и в руке она держала розгу. Когда я поднялся на ноги, дрожа от слабости, она заговорила:

— Джо Мэйнард, сколько раз я говорила, чтобы ты держался подальше от этих часов?

Когда она назвала меня по имени, я обмер. Тогда я еще не знал, что моего дедушку звали Джозеф. Напугало меня и то, что она говорила по-английски слишком чисто и внятно — мне даже не передать как. Когда же я понял, что в ее лице все явственнее проступают знакомые мне черты

— это было лицо моей прабабушки, портрет которой висел в кабинете отца, — я вконец перетрусил.

«С-с-с-с-с!» — Розга полоснула меня по ноге. Я увернулся и кинулся к двери, взвыв от боли. Я слышал, как она кричит мне вслед:

— Ну погоди, Джо Мэйнард, вот вернется отец,..

Выбежав из дома, я очутился, как в сказке, в маленьком городке конца девятнадцатого века. Собака затявкала мне вслед. На улице паслись лошади, вместо тротуара был деревянный настил. Я привык лавировать среди автомобилей и ездить на автобусах, и потому был не в состоянии воспринять внезапно происшедшей перемены. Я так ничего и не помню о тех долгих часах, что провел на улице, но постепенно становилось темно, и я прокрался назад, к большому дому и уставился в единственное освещенное окно в столовой. Никогда в жизни мне не забыть того, что я увидел. За обеденным столом сидели мои прадедушка и прабабушка с мальчиком моего возраста, почти точной моей копией, если не считать насмерть перепуганного выражения лица, которого, надеюсь, у меня никогда не будет. Прадедушка был настолько сердит, что я прекрасно слышал через окно все, что он говорил:

— Ах вот как. Значит, ты попросту называешь свою собственную мать лгуньей. Ну погоди, я разберусь с тобой после обеда.

Я понял, что это из-за меня Джо достанется на орехи. Но для меня тогда важно было то, что в настоящий момент в холле возле часов никого не было. Я пробрался в дом весь дрожа, хоть и не имел никакого определенного плана действий. На цыпочках прокрался к часам, отворил дверцу и передвинул гирьку на отметку 1950. Все это я проделал не думая: мысли мои как бы сковало льдом.

Следующее, что я помню, это кричавшего на меня мужчину. Знакомый голос. Когда я поднял голову, то увидел своего собственного отца.

— Негодный мальчишка, — кричал он. — Сколько раз тебе говорили, чтобы ты держался подальше от этих часов!

Впервые в жизни порка принесла мне явное облегчение, и, пока я был маленьким, ни разу больше не подходил к этим часам. Правда, любопытство заставило меня начать осторожные расспросы о моих предках. Отец отвечал очень уклончиво. Взгляд его устремлялся куда-то вдаль, и он говорил:

— Я сам очень многого не понимаю в своем детстве, сынок. Когда— нибудь я все тебе расскажу.

Он умер внезапно, от воспаления легких. В ту пору мне исполнилось тринадцать лет. Его смерть была для нас потрясением не только душевным: с деньгами тоже не все ладилось. Среди прочих вещей мать продала и старинные дедушкины часы, и мы начали подумывать о том, чтобы сдавать комнаты жильцам, когда неожиданно из-за роста промышленности сильно подскочили цены на землю, которой мы владели на другом конце города. Я помнил о старых часах и о том, что со мной приключилось, но жизнь завертела меня: сначала колледж, потом эта дурацкая война во Вьетнаме я был, что называется, геройским мальчиком на побегушках при штабе в чине капитана, — так что мне удалось заняться поисками часов лишь в начале 1966 года. Через скупщика, который в свое время приобрел их у нас, я узнал, где они находятся, и заплатил втрое дороже, чем мы за них получили, но часы того стоили.