Панкрат загнал своих казаков в тупик между саклями, он давно бы повел их в атаку на конных абреков, но силы стали неравными. Число противников, успевших вскочить в седла, продолжало расти на глазах, вероятно, к ним прибавлялись местные жители, выскакивавшие из жилищ. Требовалось дождаться подкрепления.
Наконец от башни, стоящей на другом конце улицы, оторвалась конная лава и, сметая все на своем пути, ринулась к площади. Впереди на кабардинце джигитовал шашкой Дарган, полы черкески и концы башлыка полоскались у него за плечами, делая его похожим на хищную птицу, почуявшую добычу. На пути сотни попадались не успевшие сплотиться пешие горцы и всадники, пытавшиеся огрызаться одиночными выстрелами, их косили как сорняк, не останавливаясь.
Но главная сила защитников крепости, готовый к прорыву горский эскадрон пританцовывал ближе к группе казаков под командованием Панкрата, застрявшей на противоположном конце площади. Среди верховых хорунжий разглядел всадника в серебристой каракулевой папахе, перевязанной белой и зеленой лентами. Это был худощавый горец, обросший черной бородой и усами, с военной выправкой и гордо посаженной головой. Он был одет в серую черкеску с черной рубашкой под ней и в синие штаны. Даже издалека можно было разглядеть презрительное выражение, застывшее на его узком лице с крючковатым носом. За спиной заносчивого горца трепалось на утреннем ветру зеленое знамя ислама. Рядом с ним застыл в седле чеченец с опущенной вниз рукой, из-под его папахи, сдвинутой на затылок, проглядывало светлое пятно обритого лба. Что-то знакомое ощущалось во всем его облике. Окончательно узнать горца мешали давно не стриженные борода и усы, крашеные хной, как у всех чеченцев, и все-таки хорунжий интуитивно понимал, что перед ним кровник их семьи Муса. Петрашка, вертевшийся позади, тоже вытягивал шею в ту сторону, но, как и брата, его смущала буйная крашенная растительность на лице разбойника, хотя и он почти признал своего похитителя.
Заметив, что станичникам, которых вел отец, осталось до врага не больше пятидесяти сажен, Панкрат поднял руку, призывая своих казаков к вниманию. Он ждал, чтобы ударить разом с батякой, и как только первые атакующие всадники выскочили на площадь, выбросил шашку вперед.
— Пики к бою, шашки во-он! — гаркнул хорунжий. — В атаку за мно-о-ой…
Отряд сорвался с места. Воздух со свистом пронзили казачьи пики, спасения от которых не было никому, разом засверкали клинки, они опускались на плечи и головы защитников цитадели, затерянной среди гор, скрещивались с их саблями, истощаясь роями искр… С другой стороны абреков накрыла еще одна туча пик, наконечники впивались в их груди и спины, в крупы лошадей, заставляя всадников замертво валиться с седел на землю, а коней взвиваться на дыбы, внося панику в ряды обороняющихся. Из глоток горцев раздался рев отчаяния, они поняли, что ускользнуть из замкнувшегося круга им не удастся. Замельтешили сабли, закричали люди, заржали кони, бой вступил в ту фазу, когда каждая из сторон не на жизнь, а на смерть старалась доказать свою правоту.
Петрашка кровожадным зверем продирался к своему обидчику. Побывав в заложниках, он переменился до неузнаваемости. Дома мать с отцом давно посматривали на него с тревогой, стремясь поскорее спровадить на учебу, но сделать этого они не успели. Панкрат старался держаться к нему поближе, осознавая, что младшему брату может понадобиться помощь. Он не заметил, как сам оказался окруженным абреками, и теперь вертелся между ними барсом, отбивая тягучие удары турецких сабель.
— Убейте его, убейте, — указал на хорунжего Муса, дергая обрубком ноги по спине лошади. — Кто убьет этого неверного, того я признаю своим братом…
Горцы с крашеными ногтями стремились достать казака клинками, но тот уклонялся от ударов, словно был сплетен из лозы. За спинами абреков мелькали Николка с Ермилкой и средний брат Захарка, они рубились так, будто сами попали в окружение. К ним на помощь торопился Дарган, лицо его перекашивалось то яростью, то страхом за жизнь сыновей, казалось, сотник разом проживал несколько жизней. Рядом с ним рубился его брат Савелий. Дорогу обоим преградили отборные воины из охраны Шамиля, который восседал на арабском скакуне светлой масти, держась в самом центре своего войска. Обойти телохранителей не представлялось возможным. Дарган бирюком набросился на джигитов, он не забыл, что многие годы прожил в напряжении, под угрозой кровной мести. Теперь пришла пора ставить кровавую точку в этой истории, потому что другого решения судьба ему не предложила.
Сотник, как в битве с наполеоновскими драгунами, заставил кабардинца отскочить назад, выхватив из-за спины пистолет, он всадил пулю в ближайшего противника и тут же, не давая противникам опомниться, метнул кинжал в грудь другому джигиту. Горцы закричали от ярости и страха, они оторопели от невиданных ими доселе приемов.
— Убить казака, — перекрывая шум битвы, крикнул Шамиль. — Зарубить неверного, иначе я сам расправлюсь с вами.
Горцы вновь бросили коней вперед и получили сокрушительный отпор. Савелий перехватил сразу двух стражников, нескольких связал боем богатырь Федул, не отставали от них Гонтарь и Черноус. Видно было, что несмотря на показное высокомерие, лучшим бойцам Шамиля далеко до прошедших крым и рым казаков, бравших штурмом не один европейский город, в том числе и столицу Европы Париж.
Показав, что намеревается схлестнуться с одним из джигитов, сотник завалился набок и, почти выпадая из седла, дотянулся концом клинка до его соседа. Первый джигит с разинутым ртом будто прирос к спине своей лошади, тем самым подписав себе смертный приговор. Дарган рванул коня за уздечку, принудив его прыгнуть на противника, и коротким замахом шашки срубил тому голову вместе с папахой. Рослые охранники имама попятились, они окружили Шамиля плотной толпой, оттесняя его с площади в проход между саклями. Он и сам понял, что битва за крепость проиграна, к тому же с улицы на замкнутый со всех сторон квадрат площади уже врывалась лава лихих гусар во главе с полковником.
— Шакалы, грязные свиньи, — прорычал Шамиль. — Придет время, и я посажу вас всех на кол. Я покажу, где ваше место…
Тем временем Петрашка упорно продирался к Мусе. Муки и унижения, перенесенные в подвале крепостной башни, не позволяли ему смириться с тем, что кровник все еще жив. Его шашка наворачивала знаменитый даргановский круг, младший сын сотника не помнил, когда научился владеть клинком, скорее всего, это умение пришло само, вместе с кровью предков, но в его душе горело одно желание — насладиться видом поверженного врага. Он видел, что Панкрат подбирается к главарю абреков с противоположного бока, приметил и то, что горцы стянули к тому месту больше сил, потому что Муса пристроился рядом с самим имамом Шамилем, застывшим каменной статуей. Именно там дрались лучшие воины, а ему преграждал путь сброд из равнинных кавказцев. Карачаевцы, черкесы, балкарцы успели привыкнуть к русскому присутствию на территориях их проживания, они воевали не именно против русских, а за мусульманскую веру вообще, которую у них якобы собирались отобрать.
Но дело было в том, что русские цари на веру не обращали никакого внимания, для них важнее было подмять под себя новую непокоренную еще нацию и присоединить ее к российским просторам для того, чтобы купцам стало вольготнее сбывать свои товары. Этих тонкостей ни Петрашка, ни другие казаки, ни тем более горцы, не знали. Первые дрались за веру, царя и отечество, а последние только за веру и родные горы.
