Мне снится первая летняя черешня. Я протягиваю черешню ей, она кладет ягоду в рот и смотрит на меня жаркими глазами, грешными глазами, пока мягкая плоть исчезает у нее во рту. Вдруг она целует меня и возвращает черешню. И я, совсем одурев, целый день хожу и перекатываю черешневую косточку по зубам-клавишам, словно это какая-то варварская, непокорная нота.

А вечером:

– У меня есть для тебя кое-что, любовь моя.

И оставляю у нее во рту косточку от той самой черешни.

Но если говорить честно, то она ни видеть меня, ни разговаривать со мной не желает.

Она целует и утешает мою мать, а потом уходит. Да вы только поглядите на нее! Мне безумно нравится, как она двигается! Будто на ногах у нее коньки. Всегда.

Вчерашний сон, тот, что вызвал у меня улыбку, когда сирена «скорой помощи» мчалась в никуда, был сном о том, как она катит на своих коньках по неведомому стеклянному павильону – между цветами в горшках и витринами с фарфором – и прикатывает, разумеется, прямо ко мне в объятия.

По утрам, совсем рано, я отправлялся в гипер-маркет только ради того, чтобы ее увидеть. В обязанности Лолы входило обеспечивать кассирш разменной монетой и передавать поручения в разные секции. Так что стоило мне несколько минут пооколачиваться у главной кассы, как она появлялась – изящно скользила на своих коньках по сверкающему полу. Потом лихо разворачивалась, чтобы притормозить, и длинные темные волосы взлетали в стороны – в такт с форменной красной плиссированной юбкой.

– А ты что тут делаешь в такую рань, Тино?

– Да ничего. – Я сделал вид, что заблудился. – Пришел за кормом для Перлы.

Собаку она при встрече всегда гладила. Думаю, не стоит объяснять, что у меня рассчитано все до мелочей. Вечерняя прогулка с Перлой тщательно подгонялась под расписание Лолы. Это были самые драгоценные минуты за весь день: у ворот жилого комплекса «Тюльпаны» в районе Флорес мы с Лолой вдвоем гладим Перлу. Иногда она опаздывала, и в девять тридцать ее еще не было, тогда я растягивал и растягивал время прогулки, пока Лола наконец не выныривала из темноты, постукивая каблучками. И сердце мое стучало так же, как ее каблучки. При этом я сильно нервничал: она казалась мне взрослой женщиной – откуда она шла? – а сам себе я казался молокососом. И вообще, временами я себя просто ненавидел. Зеркало лифта отражало типа без будущего, без работы, без машины; этот тип целыми днями валялся на диване и проглатывал все то дерьмо, которое крутили по телику, и еще он шарил по ящикам в поисках мелочи на сигареты. В такие минуты мне чудилось, что это Перла берет поводок и выводит меня на прогулку. И если мама спрашивала, где это я так долго пропадал, я раздраженно огрызался. Пусть знает…

В тот раз я пошел в гипермаркет, чтобы увидеть ее, но еще – чтобы набраться смелости.

– Корм для собак рядом с детскими памперсами.

Она укатила на своих коньках – волосы и юбка ритмично колыхались из стороны в сторону. Я подумал о перелетных птицах – цаплях или журавлях, – которых часто показывают по телевизору после обеда, во всяких там передачах про природу. Однажды она вернется, непременно вернется, снова прилетит ко мне.

Все было продумано. Домбо ждал меня в машине на стоянке у гипермаркета. Он показал оружие. Я взвесил его на руке. Пневматический пистолет, но выглядит солидно. Внушает уважение. Вполне можно принять за «Робокоп» или за что-нибудь подобное. Мы долго спорили, что сделать: муляж пистолета или обрезать охотничье ружье отца Домбо?

– Обрез страшнее – от обреза они скорей в штаны наложат, – сказал Домбо.

Я долго над этим раздумывал.

– Знаешь, Домбо, все должно быть очень тихо и очень чисто. С ружьем мы будем похожи на законченных идиотов или наркоманов каких-нибудь. Люди занервничают, а когда люди нервничают, они ведут себя непредсказуемо. Главное – профессионализм. Наш девиз: каждый должен делать свою работу чисто. Чтобы все шло как по маслу. Профессионально. Так что про обрез давай забудем. Пистолет тут подходит больше – эффект лучше.

А еще Домбо никак не соглашался с тем, что идти надо без масок, с открытым лицом. Я ему объяснял:

– Они должны воспринять нас всерьез, Домбо. Профессионалы не станут смешить людей, натягивая на рожи чулки.

Верзила Домбон всегда слепо верил каждому моему слову. Обрыдаться можно от умиления. Когда я начинал говорить, у него глаза загорались. Если бы я сам верил в себя так, как верил в меня Домбо, мир уже лежал бы у моих ног.

Мы оставили машину у рынка «Агра де Орсан» и прихватили с собой спортивные сумки. В полдень, как мы и рассчитывали, на пешеходной торговой улице Барселона было полно народу. Все шло по плану и очень просто. Дверь банка открылась, пропуская старушку, и мы проскользнули следом. У нас каждый шаг был здорово отрепетирован.

– Пожалуйста, сеньорита, не пугайтесь. Это ограбление.

Я спокойненько так повел пистолетом, и все клиенты молча и послушно сбились в кучу в указанном мной углу. Какой-то доброволец настырно совал мне в руки свой портфель, но я велел ему держать портфель при себе, мы ведь не вульгарные воры.

– А вы, пожалуйста, наполните наши сумки, – попросил я служащего, который, казалось, просто мечтал исполнить любой наш приказ.

Он сделал это мгновенно, и Домбо, заразившись той цивилизованной атмосферой, в какой все происходило, поблагодарил его.

– А теперь, чтобы не возникло лишних проблем, будьте добры, в ближайшие десять минут не двигайтесь с места. Всех благодарим за любезность.

И мы вышли, как будто покидали обычную прачечную.

– Стой – стрелять буду!

Так, главное – хладнокровие, полное хладнокровие. Я продолжаю идти, словно ко мне это не имеет ровно никакого отношения. Шаг, второй, третий, а потом – бегом. Слишком много народа. Домбодана это не волнует. Он прокладывает себе дорогу, как игрок в регби. А со мной совсем другое кино.

– Стойте, сволочи! Стреляю!

Я достаю из открытой сумки пистолет и, церемонно развернувшись, целюсь правой рукой.

– Что случилось? Есть проблемы?

Это тот самый тип, который недавно совал мне свой портфель. Теперь он стоит раздвинув ноги, пистолет держит двумя руками и уверенно в меня целится. Сразу видно – профессионал. Наверняка охранник в штатском.

– Не глупи, парень. Бросай свою игрушку.

А я улыбаюсь, спокойно и невозмутимо, будто это вовсе не ко мне относится. Потом швыряю сумку ему в морду – и все денежки летят по ветру, падают, кружатся, как при замедленной съемке.

– Жри свое дерьмо, гад!

Я срываюсь с места, и люди испуганно расступаются. Вот беда, люди расступаются и оставляют пустой коридор, черт бы его побрал, посредине улицы – прямо скважина открывается, туннель впереди, скважина сзади. Ожог. Как будто оса ужалила.

Сирена «скорой помощи». Я улыбаюсь. Санитар смотрит на меня растерянно, потому что я улыбаюсь. Лола катит на своих коньках по стеклянному залу среди азалий и роз. Она подкатывает ко мне. Обнимает. Это наш дом. И она приготовила мне такой вот сюрприз: катит на коньках, а красная плиссированная юбка колышется в лад с длинными волосами, а потом – черешневый поцелуй.

Ночью сквозь застекленную дверь я могу прочесть светящийся плакат похоронного бюро: «Просим вас говорить тихо, так будет лучше для всех». Домбо, верзила Домбо тоже здесь.

– Приношу вам свои соболезнования, – печально говорит он моей матери.

Вот так шутка! Он похож на Кантинфласа. Обхохочешься. Потом он посмотрел на меня, и глаза его наполнились слезами.