Как затравленный волк, брел Черным лесом один из последних оставшихся на воле участников банды Хмары. Он оброс, волосы на его голове сбились в колтун, на ногах виднелись опорки, но по-прежнему, сейчас уже на веревочном шнурке, у него за спиной болтался автомат, а за поясом были заткнуты две противотанковые гранаты.

Вот, задевая кусты папоротника, подошел он к лесному колодцу, заглянул в глубь его, не плавают ли там на воде еловые ветки — условный знак, что связная Паранька жива и может принять лесного гостя? Но нет условных ветвей под заплесневелыми балками, и только черная густая вода отразила на мгновение страшное обличье бандита и заколебалась, как бы сказав ему: “Иди-ка ты, зверюга, отсюда прочь, я людям служить должна, а не тем, кто давно потерял право называться так, кто годы прожил под устрашающей кличкой Смок — названием пещерного чудовища, питающегося детской кровью”.

Пошатываясь от голода и усталости, он пробирался все ближе к хате сельской учительницы Мирославы. Задержался на сельском кладбище у могилы Павла Задереги. Густой травой заросла эта могила под двумя пихтами, и, видно, давно никто не кладет на могильный бугорок обусловленные цветы.

Показалась знакомая хата.

Тихонько, озираясь по сторонам, Смок поднялся на крыльцо. Оно мокро от утренней росы. Пропел голосистый петух в сарае. Смок пошаркал ногами, постучал в дверь. Открыла ему учительница и, перепуганная, отшатнулась, сдерживая крик ужаса.

— Доброе утро! Видите, устал с дороги и хотел воды у вас напиться, — сообщает он условленный пароль.

— Идите, идите, я давно уже не имею ничего общего с этими…

— Пусти, Паранька.

— Я вас не знаю и не пущу.

— Это ж я, Смок! Неужели не узнаешь? Сколько раз приходил к тебе на встречу от Хмары.

Страшное прошлое опять заглянуло в дом учительницы. Невольно цепенея под его угрожающей властью, зная, с кем она имеет дело, Мирослава пропустила Смока в светлицу. На детской кроватке спал, разметавшись и тяжело дыша, чернявый малыш. Около, на столике, — шприцы, пенициллин.

— Твой? — кивнул на кроватку бандит.

— Да. Больной. Воспаление легких.

— Но, кажется, у тебя не было детей.

— Столько ж времени прошло!

— Что в окрестности?

— Ты лучше меня знаешь.

— А что я знаю? — криво улыбнувшись, сказал гость. — Вот брожу лесом, иной раз месяцами людей не вижу.

— А кто же тебя кормит?

— Сам кормлюсь. Где поросенка с луга украду, где барашка. Поганые наши дела, Паранька. Все покатилось. Один за другим погибли лучшие наши атаманы. А какой страх наводили они на эти околицы! Разве не помнишь?

— Хотела бы забыть, — сказала учительница, — сколько крови людской пролили напрасно.

— Что ты мелешь, Паранька? — прикрикнул на нее Смок. — Кто тебя так разагитировал?

— Собственный разум и то, что глаза видели! — сказала Мирослава. — А тебе бы я все-таки посоветовала пойти с повинной. Свое отсидишь да жить останешься.

— С повинной? Вот чудачка! — засмеялся Смок. — Ты что, одурела? Да попадись я в руки людям — они меня ногами затопчут за мои грехи. Другое я придумал, а ты мне помоги.

— Чем могу я помочь?

— Ты же в Дрогобыче училась. Имеешь там много знакомых. Напишешь к ним письма, они помогут мне снова легализоваться. Дождусь войны, а тогда — снова за автомат…

— Не сделаю я этого, Смоче. Совесть мне не позволяет.

— Какая совесть! — закричал Смок, да так, что больной ребенок заметался во сне. — Дурна дивка! Должна сделать!

В это время из другой комнаты со стетоскопом в руках, запахивая белый халат, вышла Тоня Маштакова.

— Чего… вы… здесь кричите! — воскликнула она, стараясь пересилить страх. — Не видите, ребенок болен?

— А это что за цаца? — грубо спросил бандит и направился к Тоне.

— Не тронь ее, Смок, — сказала Мирослава.

— Почему ты не предупредила меня, что тут есть посторонние?

— Не тронь ее, Смок. Она жизнь мне спасла! — в отчаянии молила Мирослава.

— Тронь не тронь — это мое дело. Пошли! — потребовал Смок и снял с плеча автомат.

— Оставь ее, слышишь?! — крикнула Мирослава, грудью заслоняя Маштакову.

Смок крикнул:

— Цыц, а то одной пулей вас пришью! Пошли…

Бросилась на него Мирослава, схватила обеими руками автомат и пронзительно, на всю хату закричала:

— Богдане!.. Богдане!..

Этот крик услышал несущий два ведра на коромысле высокий, статный гуцул в военной гимнастерке. Он бросил ведра, опрометью вскочил на крыльцо.

Первой мыслью Смока было пустить в него очередь. Но бандита смутила военная форма Катамая. “А что если там, во дворе, есть другие солдаты? Выстрел вызовет погоню. Лучше не связываться!” Бандит направил на него автомат, попятился к окну. Прикладом он выбил оконную раму и, не сводя мушки с Богдана, вылез в окно.

Под скалой, поросшей наверху соснами, ждал Смока в условленном месте Мономах, его спутник в странствиях по Черному лесу, такой же, как и Смок, бандит, ускользнувший во время разгрома банды Хмары. И его вид был не лучше Смока: заросшее густой щетиной лицо, рваная одежда, автомат в руках.

Когда из темноты возник Смок, он вскочил и с надеждой спросил:

— Принес сала, Смоче?

— Сала? — процедил Смок. — А может, тебе марципанов еще хочется? Продала наше дело Паранька. Пошли на верховину. Видишь, там чабаны овец пасут? Не может быть, чтобы хоть брынзой у них не разжились, — и он показал на далекий огонек костра, где-то на высоте.

Все ближе и ближе был костер и сидящие вокруг него чабаны. Их лица еще трудно различить. Остановились бандиты, Смок приказал:

— Теперь иди ты, хлопче. Я ходил до Параньки и чуть не засыпался, а тут — верные люди, Я тебя здесь подожду…

Медленно подошел к чабанам Мономах, и чем ближе к нему костер, тем все слышнее мелодия протяжной гуцульской песни, что наигрывает на флояре пожилой чабан. Мономах остановился в нескольких шагах от него и, держа наготове автомат, сказал:

— Слава Иисусу!

— Навеки слава, — вразброд ответили ему чабаны.

А тот, что играл на флояре, сердито сказал:

— Что же ты, человече, бога славишь, а тую машину на нас направил?

Понимая, что ссориться со стариком нельзя, ибо вряд ли тогда будет получена желанная брынза, Мономах ответил небрежно:

— А я могу машину и за плечо повесить! — И он закинул автомат за плечо, а сам присел на корточки, разглядывая освещенные отблесками огня суровые лица чабанов. Одно из них привлекло внимание больше всего. Ведь это тот самый молодой бандит Орест, который был в охране Хмары.

— Тю, Орко, здоров був, друже! — воскликнул Мономах и протянул ему руку.

— Когда-то был Орко, а теперь по-людски зовусь, — пробурчал молодой чабан. — А ты кто такой?

— Та я же Мономах! — громко воскликнул пришелец. — Вместе с тобой в отряде Хмары были! Ах, правда, зарос я весь, не удивительно, что ты не признал меня!

— У Хмары?! — воскликнул бывший Орест, сразу вскакивая на ноги. — Мало мне жизни испортил сам Хмара, так ты еще хочешь ее портить?! — И обоими кулаками ударил по голове сидящего на корточках Мономаха, свалил его на спину, прижал телом. — Вяжите его, хлопцы, это известный тип!

Быстро и проворно, как овцу, связали чабаны Мономаха.

Издали эту сцену наблюдал Смок, хотел было стрелять, но потом инстинкт самосохранения взял верх, и он, закинув за плечо автомат, ушел в темноту, подальше от отблесков костра, разложенного посреди поросшего густой травой и цветами горного луга…

Прошло несколько дней. Голодный, проклиная все на свете, оставшись снова один, пробрался Смок Черным лесом на опушку, пошел краем ее дальше.

Большая просека привела его снова к людям. Ему был хорошо виден освещенный солнцем большой двор леспромхоза, на котором сидели в ожидании получки лесорубы. Многие из них уже вырядились в нарядные кожушки. Одни дымили цигарками и прокуренными люльками, другие играли в подкидного дурака на траве. Пожилой лесоруб, тасуя карты, спросил сидящего перед ним партнера: