Длинный, украшенный цветами, буфетный стол, был уставлен горячими и холодными закусками. Лакеи в алых с золотом королевских ливреях спешили подать гостям омаров, филе форели, куропаток, Йоркской ветчины, перепелиные яйца, разнообразнейшие пирожные и десерты. Наполнив тарелку, Уолден сел. После двухчасового стояния в Тронном зале он чувствовал голод.

Рано или поздно Шарлотте придется услышать о суфражистках, их голодовках и принудительном кормлении, но тема эта, мягко говоря, была столь малоприятна, что чем дольше она останется в неведении, думал Уолден, тем лучше для нее. В ее возрасте в жизни должны быть только вечеринки и пикники, шляпки и наряды, невинные сплетни и флирт.

Но все только и говорили, что об этом «инциденте» и «той девушке». Брат Уолдена, Джордж, усевшись рядом, заявил без предисловий:

– Это некая мисс Мэри Блумфилд, дочь покойного Артура Блумфилда. В тот самый момент мать ее была в гостиной. Когда ей сказали, что натворила ее дочь, она тут же упала в обморок. – Казалось, скандал лишь радовал его.

– Полагаю, ничего другого ей не оставалось, – ответил Уолден.

– Какой позор семье, – продолжал Джордж. – Теперь никто из Блумфилдов в течение двух-трех поколений не появится при дворе.

– Скучать о них мы не будем.

– Нет, конечно.

Тут Уолден увидел, как сквозь толпу к ним пробирается Черчилль. Он уже написал Черчиллю о своей беседе с Алексом и с нетерпением ждал, когда они обсудят следующий их шаг, но не здесь же. Он отвернулся в надежде, что Черчилль поймет его намек. Но его расчет, что столь тонкий ход сработает, отнюдь не оправдался.

Склонившись над стулом Уолдена, Черчилль спросил:

– Не могли бы мы перемолвиться парой слов?

Уолден взглянул на своего брата. На лице Джорджа был написан ужас. Сдержанно посмотрев на него, Уолден встал.

– Пройдем в картинную галерею, – сказал Черчилль. Уолден проследовал за ним.

Черчилль сказал:

– Полагаю, вы тоже готовы обвинить либеральную партию в том, что эта суфражистка выступила с протестом.

– Полагаю, что так оно и есть, – сказал Уолден. Но вы ведь хотите поговорить совсем о другом.

– Вот именно.

Оба мужчины зашагали бок о бок вдоль длинной галереи.

– Мы не можем признать Балканы сферой российского влияния, – сказал Черчилль.

– Я как раз боялся, что вы скажете именно это.

– Зачем им нужны Балканы? То есть, если отвлечься от всей этой чепухи о сочувствии борьбе славян за независимость.

– Они хотят получить проход в Средиземное море.

– Это было бы в наших интересах, будь они нашими союзниками.

– Совершенно верно.

Дойдя до конца галереи, они остановились. Черчилль сказал:

– Нет ли какой-нибудь возможности предоставить им этот проход, не перекраивая карты Балканского полуострова?

– Я как раз думал об этом.

Черчилль улыбнулся.

И у вас есть контрпредложение.

– Да.

– Выкладывайте же его.

Уолден сказал:

– Сейчас мы говорим о трех водных бассейнах: Босфоре, Мраморном море и Дарданеллах. Если мы предоставим им эти водные пути, им не нужны будут Балканы. Предположим, мы объявим проливы между Черным и Средиземным морями международными водами, свободными для захода судов всех стран под совместную гарантию России и Англии.

Черчилль вновь зашагал, медленно, вдумываясь в услышанное. Уолден шел рядом, с нетерпением ожидая ответа.

Наконец, Черчилль произнес:

– В любом случае этот водный путь должен стать международным. Ваш план состоит в том, чтобы мы предложили это в качестве уступки, хотя на самом деле, нам только это и надо.

– Да.

Черчилль посмотрел на него и усмехнулся.

– Когда дело доходит до хитростей в духе Маккиавелли, то с английской аристократией никто не сравнится. Хорошо. Так и действуйте, предложите этот план Орлову.

– А вы не хотите сообщить об этом Кабинету министров?

– Нет.

– Даже министру иностранных дел?

– Только не на данной стадии. Русские, наверняка, захотят уточнить предложение – они, по меньшей мере, захотят узнать, каковы же будут гарантии – так что я свяжусь с Кабинетом только, когда соглашение будет полностью обговорено. – Прекрасно, – Уолдену стало интересно, насколько же вообще Кабинет министров был посвящен в их с Черчиллем план. Черчилль тоже умел быть Маккиавелли. Что за сложная интрига плелась там?

Черчилль спросил:

– А где сейчас Орлов?

– Ужинает с дипломатами.

– Пойдемте и скажем ему прямо сейчас.

Уолден покачал головой, а про себя подумал, что правы были люди, обвинявшие Черчилля в импульсивности.

– Нет, момент неподходящий.

– Мы не можем ждать подходящего момента, Уолден. У нас каждый день на счету.

Не тебе меня стращать, подумал Уолден, а вслух сказал:

– Предоставьте судить об этом мне, Черчилль. Завтра утром я выскажу наше предложение Орлову.

Черчиллю явно хотелось бы поспорить, но он сдержался и сказал:

– Думаю, Германия не объявит нам вечером войну. Ну, хорошо, – он взглянул на часы. – Я ухожу. Держите меня в курсе дела.

– Непременно. Всего хорошего.

Черчилль пошел вниз по лестнице, а Уолден вернулся в зал для ужина. Прием заканчивался. Король с королевой удалились, гостей всех попотчевали, так что оставаться дольше было незачем. Собрав свою семью, Уолден повел их вниз. Там, в огромном зале, они встретились с Алексом.

Когда дамы прошли в гардероб, Уолден попросил одного из служителей вызвать его карету.

В общем и целом, думал он, поджидая ее, вечер прошел весьма успешно.

Аллея Молл напомнила Феликсу улицы старой Москвы неподалеку от Манежа. Широкая, прямая, она тянулась от Трафальгарской площади до Бугингемского дворца. На одной стороне располагались величественные здания, включая и дворец Сент-Джеймс. На другой – парк Сент-Джеймс. Почти половина Молла была занята каретами и автомобилями сильных мира сего, кучера и шоферы которых, позевывая, дожидались, когда же их подзовут ко дворцу забрать хозяев.

Экипаж Уолдена дожидался его со стороны парка. Кучер, в розово-голубой ливрее рода Уолденов, стоял позади лошадей, читая газету при свете фонарика от кареты. В темноте парка, в нескольких ярдах от него за ним наблюдал Феликс.

Он был в отчаянии. План его рушился.

Он не понял разницы между английскими словами «кучер» и «лакей» и из-за этого ошибочно воспринял смысл объявления в «Таймс» о вызове экипажей. Он решил, что кучер будет дожидаться своего хозяина у ворот дворца, а когда тот появится, помчится за экипажем. Вот в этот момент Феликс и думал напасть на кучера, отобрать у него ливрею и самому подъехать с каретой ко дворцу.

Получилось же, что кучер все время оставался около экипажа, а у ворот дворца стоял лакей. Когда понадобится экипаж, лакей побежит за ним, а затем оба они вместе с кучером приедут за своими хозяевами. Таким образом, Феликсу предстояло справиться с двумя мужчинами, а не с одним, и трудность состояла в том, что сделать это надо было потихоньку, чтобы никто из сотен других слуг, ждущих на Молле, не заметил бы ничего подозрительного.

Он понял свою ошибку пару часов назад и с тех пор беспокойство не покидало его. Он пристально следил за кучером, то болтающим со своими приятелями, то рассматривающим стоящий рядом «Роллс-Ройс», то затеявшим какую-то игру в монеты, то протирающим окна кареты. Возможно, было бы разумнее вообще отказаться от задуманного плана и совершить покушение на Орлова в другой день. Но Феликс не мог смириться с этой мыслью. Во-первых, не было никакой уверенности, что представится другой, столь же удачный, случай. Во-вторых, Феликс хотел убить его именно теперь. Он уже предвкушал, как раздастся звук выстрела, и как упадет Орлов; он уже сочинил в уме зашифрованную телеграмму, которую отправит Ульриху в Женеву; он уже представил себе возбуждение, царящее в маленькой типографии и огромные заголовки крупнейших газет, а вслед за этим победную волну революции, захлестывающую Россию. Больше откладывать невозможно, подумал он, я хочу сделать это сейчас.