«Интересно, давно ли он в Лондоне, или же просто пришел, чтобы увидеть Алекса? Вероятно, должен быть уж очень серьезный повод обратиться к адмиралу во время визита в Лондон и просить об освобождении какого-то матроса». Тут впервые Лидии пришло в голову, что Феликс мог сказать ей неправду. В конце концов, он ведь по-прежнему был анархистом. В 1895 году он сознательно отрицал всякое насилие, но с тех пор мог измениться.

Если бы Стивен узнал, что я сообщила анархисту, где находится Алекс... За чаем эта мысль продолжала беспокоить ее. Беспокойство не отпускало ее и тогда, когда горничная укладывала ей волосы, в результате чего прическа не удалась, и Лидия выглядела ужасно. Она сильно переживала за ужином, отчего не могла поддерживать должным образом оживленной беседы с маркизой Куорт, мистером Чемберленом и молодым человеком по имени Фредди, вслух выражавшим надежду, что у Шарлотты нет никаких серьезных недостатков.

Она вспомнила порез на руке Феликса и то, как он вскрикнул от боли, когда она взяла его ладонь. Она лишь мельком видела рану, но ей показалось, что она достаточно глубокая и ее пришлось зашивать.

Тем не менее, только уже поздним вечером, сидя у себя в спальне и расчесывая волосы, она вдруг связала Феликса и того сумасшедшего из парка.

Мысль была столь пугающей, что она выронила позолоченную щетку на туалетный столик, разбив при этом стеклянный флакон духов.

А что, если Феликс специально приехал в Лондон, чтобы убить Алекса?

Предположим, это Феликс напал на их экипаж в парке, но не с целью грабежа, а чтобы расправиться с Алексом? Был ли тот человек с пистолетом такого же телосложения, что и Феликс? Да, вполне похож... А Стивен ранил того своей шпагой...

После этого Алекс покинул их дом, потому что был напуган (или же, скорее всего, как поняла она теперь, потому что знал, что «ограбление» на самом деле было покушением на его жизнь), и вот Феликс, не зная, где найти его, обращается к Лидии...

Она взглянула на свое отражение в зеркале. У женщины, которую она там увидела, были серые глаза, светлые брови, белокурые волосы, хорошенькое личико и куриные мозги. Могло все быть именно так? Мог ли Феликс столь жестоко обмануть ее? Да – потому что девятнадцать долгих лет он воображал себе, что она предала его.

Собрав осколки разбитого флакона, она завернула их в платок и вытерла пролитые духи. Она теперь не знала, что ей делать. Следовало предупредить Стивена, но каким образом? «Да, кстати, сегодня утром заходил один анархист и спросил меня, куда переехал Алекс. А так как он раньше был моим любовником, то я и рассказала все ему...» Нет, так не годилось. Ей придется выдумать какую-нибудь историю. Она задумалась. Когда-то она могла лгать, не краснея, но ей давно не приходилось делать этого. В конце концов она решила обойтись теми баснями, что Феликс наговорил ей и Причарду.

Накинув кашемировый халат поверх шелковой ночной рубашки, она направилась в спальню Стивена.

В пижаме и халате он сидел у окна, держа в одной руке рюмку коньяка, а в другой сигару, и посматривал в залитый лунным светом парк. При ее виде он удивился, так как обычно это он ночью шел к ней в спальню. Он встал и, улыбаясь, обнял ее. Она поняла, что он решил, что она пришла на любовное свидание с ним.

– Я хочу поговорить с тобой, – промолвила она.

Он отпустил ее. На его лице читалось разочарование.

– В столь поздний час? – спросил он.

– Мне кажется, я совершила ужасную глупость.

– Расскажи мне, в чем дело.

Они сели по разные стороны погасшего камина. Внезапно Лидия пожалела, что не любовь привела ее сюда.

– Сегодня утром к нам в дом приходил один человек, – начала она. – Сказал, что знал меня еще по Петербургу. Его имя показалось знакомым, ну, знаешь, как это бывает иногда...

– И как же его звали?

– Левин.

– Продолжай.

– Он заявил, что хочет видеть князя Орлова.

Стивен вдруг весь насторожился.

– Зачем?

– По поводу какого-то матроса, несправедливо осужденного. Этот... Левин... хотел обратиться с просьбой об освобождении того человека.

– И что ты сказала?

– Я назвала ему отель «Савой».

– Черт побери, – выругался Стивен, но тут же извинился: – Прости, пожалуйста.

– Потом мне пришло в голову, что этот Левин, возможно, замыслил что-то недоброе. У него был порез на руке, и тут я вспомнила, как ты ранил того сумасшедшего в парке... так что, понимаешь, все это доходило до меня постепенно... Видишь, что я натворила?

– Твоей вины тут нет. Собственно говоря, вина лежит на мне. Я должен был рассказать тебе всю правду о том человеке из парка, но решил, что лучше не пугать тебя. Я ошибся.

– Бедный Алекс, – сказала Лидия. – Подумать только, что кто-то решил убить его. Он такая прелесть.

– А как выглядел этот Левин?

Вопрос смутил Лидию. Какое-то короткое время она думала о «Левине» как о неизвестном террористе, теперь же ей предстояло описать Феликса.

– Он, высокий, худой, темноволосый, примерно моего возраста, явно русского происхождения. Привлекательное лицо, изборожденное морщинами... – Тут она запнулась.

«И меня тянет к нему», – пронеслось у нее в голове. Стивен поднялся.

– Пойду разбужу Причарда. Он отвезет меня в отель.

Лидии ужасно захотелось сказать:

– Не надо, лучше останься со мной. Мне нужны твое тепло и нежность.

Вместо этого она произнесла:

– Мне так жаль.

– Возможно, все к лучшему, – сказал Стивен.

Она с удивлением посмотрела на него.

– Почему?

– Потому что, когда он придет в отель «Савой», чтобы убить Алекса, я схвачу его.

И тогда Лидия поняла, что прежде, чем все это закончится, один из двух любимых ею мужчин непременно убьет другого.

Осторожным движением Феликс вынул бутыль с нитроглицерином из раковины. Стараясь не дышать, пересек комнату. Приготовленная подушка лежала на матрасе. Он расширил в ней прорезь до шести дюймов длиной и просунул в нее бутылку. А вокруг разложил набивку таким образом, что бомба лежала словно в коконе из мягкого, предохраняющего от ударов, материала. Подняв подушку, он нежно, будто ребенка, поместил ее в открытый чемодан. Закрыл его и только после этого задышал нормально.

Надел пальто, шарф и ту шляпу, придававшую ему респектабельный вид. Осторожно повернул картонный чемодан и поднял его.

Вместе с чемоданом вышел на улицу.

Дорога в Ист-Энд оказалась кошмаром.

Безусловно, он не мог воспользоваться велосипедом, но даже и пешее путешествие было сильнейшим переживанием. Каждую секунду у него перед глазами вставала та коричневая бутыль, запрятанная под подушку; ему казалось, что каждый его шаг сильной встряской отдавался в руку и далее к чемодану; ему чудилось, будто от каждого движения его руки молекулы нитроглицерина ускоряли свой бег.

По пути ему попалась женщина, моющая мостовую перед своим домом. Он обогнул ее, перейдя на проезжую часть, боясь, что вдруг возьмет и поскользнется на мокрой мостовой. Женщина усмехнулась.

– Боишься промочить ноги, парень?

В Юстоне из ворот какой-то фабрички высыпала толпа подмастерьев и бросилась вдогонку за футбольным мячом. Феликс так и застыл на месте, пока они носились вокруг него, пихаясь и гоняясь за мячом. Потом кто-то закинул его далеко-далеко, и игроки вдруг исчезли так же быстро, как и появились.

Переход через Юстон-Роуд был подобен танцу смерти. Он целых пять минут стоял на кромке тротуара, дожидаясь просвета в потоке машин, а потом ему пришлось почти бегом бежать на другую сторону улицы.

На Тоттенхэм-Корт-Роуд он зашел в дорогой магазин канцелярских принадлежностей. Внутри было тихо и спокойно. Он осторожно поставил чемодан на прилавок. Подошел продавец и спросил:

– Чем могу служить, сэр?

– Пожалуйста, один конверт.

Продавец удивленно переспросил:

– Только один, сэр?

– Да.

– Какого сорта, сэр?

– Самый обычный, но хорошего качества.