Следовательно, собственность Единственного у Штирнера сосредоточена вовсе не во внутренней кладовой личности, а во вне, во внешнем мире, и порядок меняется посредством перевода акцентов с Я внутреннего на Ты внешнего. Но суть тут заключена не столько, даже не сколько, в переходе на внешнее поле, сколько в духе противоборства и захватничества, сопровождающего этот переход, - Штирнер говорит: "Я пою - потому что я певец. Вами же я пользуюсь, потому что мне нужны уши. Когда мир становится мне поперёк дороги - а он всюду заграждает мне путь - тогда я уничтожаю его, чтобы утолить им голод своего эгоизма. Ты для меня - не что иное как моя птица, точно так же, как и я для тебя. Между нами существует только одно отношение: отношение пригодности, полезности, пользы. Друг другу мы ничего не должны, ибо то, что я как будто бы должен тебе, - то, в крайнем случае, долг мой по отношению к самому себе"(1994, c. 285). Этим самым утверждается доктрина экзистенции Единственного: основа его существования полагается во внешнем коллективистском источнике, а это, со своей стороны, означает, что идеология Единственного есть именно идеология человека как члена человечества, но сфокусированная умением Штирнера в своеобразную форму. С момента Канта, - момента зарождения западной концепции человека, - условием и целью, идеалом и средством этого гнозиса проходило всемогущество разума, что олицетворялось через наиболее выразительную форма господства и верховенства (Ф. Шеллинг изрёк чаяние человека как члена человечества: "За унижение в мире ином он хочет быть вознаграждён господством над этим миром"). Европейская философия исполнила вакханалию господства разума: Кант - в духе, Фихте - в природе, Шеллинг - в искусстве, Фейербах - над Богом, а Штирнер утвердил господство разума над человеком в таком виде, что число факторов, угнетающих реального человека в мире человека члена человечества увеличилось за счёт самого человека, чем расширил поле предикации западной концепции.
Единственный обуян одной страстью - своей единичностью, и это для него не теорема, а постулат, но поскольку этот внутренний указ существует только в нём, то для того, чтобы он и существовал в нём, необходимы иные предметы в качестве источников и непременно в форме собственности, тобто форме, доступной личному произволу. Это ложь, что Единственный может существовать в самом себе абсолютно независимо, - именно данная как постулат единичность требует внешнего питания. Единственно жизненно важно знать, что он единственный de facto, а не de jure, а потому он узурпирует себя тем, что полностью концентрируется на методе, на инструменте, тобто на воле, направленной во вне на приобретение и обладание своей собственностью. Единственный платит за свой постулат страшной рабской зависимостью от постороннего, - страшной потому, что здесь уже нет ни общения по типу Фейербаха, ни обогащения по типу философской культуры, а есть культ полного разрушения - итог мании самообогащения вне обогащения другого; рабской потому, что эта зависимость заполняет собой весь смысл жизни, искусственно созданный a priori, а не выводимый из таланта; Единственный как человек в абстракции - это существо, постоянно кующее себе цепи рабства: der Knecht seiner Knechte (раб своего раба) - такова оборотная сторона проникновенного лозунга Единственного.
В совокупности данных интенций философская культура зрит зловещие очертания Единственного, который органически не предназначен для творения культуры, но необходимо выступает разрушителем и разобщителем духов, и Штирнер заявляет об этом прямым текстом: "Раньше я сказал: я люблю мир. Теперь я прибавляю: я не люблю его, ибо я его разрушаю, как разрушаю я и самого себя; я его разлагаю"(1994, с. 284). Таким образом, по признаку культуротворчества, - именно через деформацию формулы культуры, - Единый Фихте и Единственный Штирнера, как далеко не разводит их эмоциональные впечатления, оказываются насаженными на одну прямую, которая к тому же выявляется ведущей осью немецкой концепцией человека.
Перевод Бога в человеческую обитель Фейербахом, как не потрясает основы богопослушного мира этот смелый выпад, не является оригинальным продуктом гениального ума; тема человечности Бога есть сквозная тема всех развитых религий, и Фейербах неоднократно обращался за помощью и свидетельствам великих светил религиозной мысли, - так, к примеру, он цитирует Мартина Лютера: "Такие места в писании, в которых говорят о Боге как о человеке и присваивают ему человеческие черты, весьма приятны и утешительны; утешительно, что он так ласково говорит с нами и о таких вещах, о которых обыкновенно говорят люди, что он радуется, печалится и страдает как человек, ради тайны грядущего вочеловечения Христа". Однако в традиционной религии инициатива этого "вочеловечения" принадлежит Богу, ибо Бог создал человека по образу и подобию своему, и здесь Фейербах выступает реформатором, выдвинувшим обратную последовательность - человек создал Бога по образу и своему подобию. На базе этой обращённой речи Фейербах выводит новую философию религии, которая онтологически зиждется на понятии личного Бога. В квинтэссенцию своего постижения Фейербах закладывает прозрачное суждение: "Разумеется, только личный Бог есть абстрактный Бог, но он и должен быть таким; это свойство заключается в самом понятии Бога: Бог есть не что иное, как отрешившаяся от всякой связи с миром, освободившаяся от всякой зависимости от природы личная сущность человека. В личности Бога человек чтит сверхъестественность, бессмертие, независимость и неограниченность своей собственной личности. Потребность в личном Боге, вообще говоря, объясняется тем, что человек как индивид только в личности доходит до себя, обретает себя только в ней"(1995, т.2, с. 103). Смысловая содержательность личного Бога у Фейербаха, как видно, очень близко соприкасается с качественной определённостью Я-яйности Фихте, но хотя понятийная сопоставляемость этих субъектов не даёт полной идентичности, однако различающиеся понятийные характеристики, выводимые философами для своих предметов, могут быть совмещены в картину: Я-яйность есть местообитание личного Бога. Важность этой картины происходит от того, что она, собственно, и есть личность в человеке, некая особая реальность, не сводимая к главному предмету в немецкой концепции человека как члена человечества. И хотя эта реальность, будучи опознана совместными усилиями как особая духовная ипостась, не несёт никакой познавательной нагрузки в концепции в силу изложенных мировоззренческих причин, но факт её наличия знаменателен как факт, как акт судьбоносного подвига мысли.
Соотнесённость личного Бога с яйностью имеет огромное когнитивное значение для концепции человека и помимо своей личностной природы. Динамическая, деятельностная сторона духовных конструктов Фихте, - как-то: Я, Я-яйность, Я-есмь, не-Я, - была определена мыслителем исключительно умозрительно (логико-философским путём), и при всей глубине постижения лишены направляющего и организовывающего начала, дающего практический импульс духовной системе. Фейербах устранил эту недостаточность в фихтевской конструкции, устанавливая: "Одним словом, религиозный человек имеет свою летопись, средоточие, цель и, следовательно, твёрдую почву под ногами. Не воля, как таковая, не просто знание, а лишь целесообразная деятельность, даёт человеку нравственную основу и опору, т.е. характер. Каждый человек должен иметь Бога, т.е. преследовать какую-нибудь конечную цель. Конечная цель сознательное, добровольное, существенное жизненное стремление, взор гения, светоч самопознания - единство природы и духа в человеке. Кто имеет конечную цель, тот повинуется закону, ибо он не только руководит сам собой, но и подчиняется руководству. У кого нет конечной цели, у того нет Родины, нет Святыни. Отсутствие цели есть величайшее несчастье" (1995, т.2, с. 76). Целеположенная избирательность - вот тот элемент, какого лишена духовная динамика Фихте и какой вводится Фейербахом в качестве динамического принципа концепции человека. Этим самым Фейербах узаконивает в духовной динамике человека руководящий признак свободного радикала, который таким образом прямо совмещается, но не ассоциируется, с личным Богом человека, о чём будет сказано позднее. Упоминание о свободном радикале является завершающим штрихом к портрету личности в человеке, к представлению личности как сам-человека и человеку как все-человеку. Это значит, что "величайшее несчастье", о котором говорит Фейербах, не грозит никакой человеческой особи, ибо каждый индивид обладает своим персональным свободным радикалом, а каждый свободный радикал по долгу службы ставит цели и организовывает деятельность. Итак, европейская концепция человека как члена человечества, философские основы которой даны Кантом и Фихте, вмещает в себя благодаря гению Фейербаха более глубокий религиозный пласт, где человек представляется личностью.
