Однако, производя выбор мотивов посредством выделения среди них действительных и возможных, и осуществляя отбор мотивов за счёт разделения их на ценные и состоятельные, воля, тем не менее, существует в строгом режиме подчинения общей цели, поскольку быть следствием необходимости определённой идеи есть первейшее назначение любого метода. Эту цель Несмелов не очень удачно называет "правилом жизни", хотя мыслится, что в основе данной цели должна быть положена вера в собственный талант, как наиболее полное выражение индивидуальной сущности личности, но, тем не менее, на этом Несмелов строит основополагающий постулат: "воля может себя самое подчинить определённому правилу жизни, и в этом подчинении воли общему правилу жизни заключается вся ея свобода". Следствием из этого постулата Несмелов озвучивает основное содержание воли в русской концепции: "Хотеть чего-нибудь и иметь возможность исполнить хотение своё и всё-таки не сделать того, чего хочешь, во имя признанного правила жизни, - это высочайшая мыслимая степень развития свободы воли" (1994, с.с. 176, 176-177). Итак, свобода состоит не в том, чтобы быть свободным, а в том, чтобы не подчиняться свободе. Там и тогда, где и когда свободу осмысляется через ответственность, интуитивно предусматривается именно эта способность человеческой личности.
Этому уложению, которым русская духовная мысль достигает максимального отличия от европейского мышления, а равно как отличия индивидуальной личности от коллективного человека, необходимо должен быть придан статус антропософского закона, и потому он назван законом свободы Несмелова. Великий философ, разъясняя суть своего закона, пишет в сноске: "Если бы защитники свободы когда-нибудь поняли, что не велика эта воображаемая свобода - делать то, что хочется человеку, и если бы противники свободы когда-нибудь поняли, что велика в человеке эта действительная свобода его - не делать того, что ему хочется, никаких споров о свободе воли более не существовало"(1994, с. 177). Всё то, что вбирает в себя закон свободы Несмелова, - уметь подчиняться и уметь чтить, уметь иметь своё достоинство и уметь почитать достоинство другого, - выходит за пределы метода, и a priori несёт в себе некое самостоятельное утверждение, могущее породить собственную необходимость. Закон свободы Несмелова нельзя знать без того, чтобы не видеть в нём принцип морали; ту связь, какую великий Шопенгауэр интуитивно усматривал между волей и моралью, гениальный Несмелов воплотил в номотектическую форму. Принцип морали раскрывает двери в творчество, и через закон свободы Несмелова личность становится творцом, пророком, паломником Бога, выходя на новый простор, - нравственный простор Бога, - человек спонтанно становится свободным, ибо вместе с нравственными ценностями Бога он приобретает и свободу как метод творчества, а, будучи, методом творчества, свобода, как развитая воля, с одной стороны, аккумулирует все необходимости, которые развивают волю, но, с другой стороны, требуя подчинения себе, выступает необходимостью для всех, обладающих свободой, тобто, становится нравственной категорией. Вседозволенность - смертельный яд свободы. Однако нравственность без свободы не существует, как нет свободы вне нравственности, и потому подлинная свобода нравственна, а подлинная нравственность свободна.
Итак, глубокомыслие русской духовной школы подняло планку духовного качества концепции человека, и подвело человеческую личность к высшему уровню - нравственному (божескому) состоянию. Переход к этому состоянию связан с глубокими внутренними преобразованиями и является результатом ёмкого духовного процесса, который в русской концепции человека как культ личности назван процессом богопостижения (С.Л. Франк). Заслуга русской духовной философии и в том, что она сформировала, а точнее, лишь показала, тип человека, который соответствует новым нравственным критериям, выявляемых в процессе богопостижения - тип Богочеловека.. Богочеловек, таким образом, стал высшей ступенью структурно-функционального усложнения предмета познания в науке о человеке, а иерархическая лестница, раскрывающаяся в постепенно углубляющиеся горизонты познания, начинается с европейской концепции человека как члена человечества и завершается продуктом русской концепции человека как культа личности - фигурой Богочеловека. В чисто антропософском плане два типа философского постижения человека - европейского и русского - определились в соответствующие своеобразные формы противоречивого характера: фаустовский человек против Богочеловека; первый являет собой нынешнее настоящее человечества, а русская вариация Богочеловека, по-видимому, предназначена для будущей перспективы современной цивилизации (скорее всего, ноосферного вида). Идея Богочеловека является чисто русской идеей и родиться она могла только в чреве русской концепции, - Бердяев напрасно удивляется: "Меня более всего поражало, что западному христианству совершенно чужда русская идея богочеловечества" (1991, с. 263). Эта идея, являясь последним словом антропософии, вместе с тем обозначила критическую точку русской духовной философии, и отсутствие завершенного сочинения Богочеловека есть одновременно следствие и живое тому подтверждение.
Идея Богочеловека, невзирая ни на какие хронологические приоритеты, принадлежит В.С. Соловьёву, давшему ей философскую жизнь и исторический кругозор ("к Богочеловеку направлялась вся история человечества"), ему же принадлежит заслуга в том, что идея Богочеловека была превращена в идеологию богочеловечества. Соловьёв сформулировал свою идею исторически до создания русской концепции человека (хотя в компактном виде её не существует и поныне), однако идейного расхождения между ними не может существовать, ибо философские истоки идеи Соловьёва и русской концепции заключены в одном ядре: постижениях самого В.С. Соловьёва и предпосылочные моменты богочеловеческого воззрения коренятся в концепции человека, хотя хронологически кажется, что наоборот. Но, если во времена Соловьёва такая неотсортированность была естественной ситуацией, то впоследствии идея Богочеловека, пройдя горнило великих умов русской мысли, так и осталась неразвитой и не покидала ноуменальных пределов религиозной концепции человека, существуя внутри её как высшее следствие. По-прежнему Богочеловек давался не как самостоятельный тип человека, а как высшая разновидность религиозного человека - творца или пророка, но, главное, Богочеловек преподносился в качестве индивидуальной личности, тобто, производного религиозной концепции, и постулированная Соловьёвым связь Богочеловека с Всеединством не занимала место генерального условия становления нравственного человечества, а, скорее, понималась обратно, как следствие. Исторически этому способствовало устоявшееся заблуждение понимать Иисуса Христа как образец Богочеловека, тобто как просто Личность, принятую Богом. Но Бог не признаёт личностей, Ему нужны творческие личности, т.е. личности, находящиеся в творческой связи с другими, и Он воспринимает их всех во Всеединстве, как деятельных членов такого содружества, где одна личность обогащает всех, и все - одну. Христос велик не в своих апостолах, не в своей философии, а в своём, созданным им Всеединстве ("во-едино" - лозунг Христа); до сих пор Иисус Христос не понят со своей главной стороны - как уникальный, тобто единственный в мире, создатель Всеединства, за что он и должен был покинуть этот мир, законы которого не принимали первейшую максиму христосова Всеединства: человек человеку высшая персона (homo homini persona regis). Наибольшая нелепость представлять Христа как искупителя человеческих грехов, - Христос создавал такое Всеединство, где люди сами искупали свои грехи, если только, неведомо по каким причинам, им потребовалось обзаводиться какими-то грехами. Именно в этом плане Иисус Христос есть Богочеловек - творец истинного Всеединства.
