– Удачи, – сказал он.

– Ага, спасибо.

В голове Майлза заиграла зловещая органная музыка.

Когда Майлз вошел в аудиторию, мистер Чемберлен увлеченно царапал на доске какую-то цитату кривым скачущим почерком. Закончив, мистер Чемберлен повернулся к ученикам, которые все еще рассаживались по местам. У него была желтоватая тонкая кожа, а под щеткой густых усов – потрескавшиеся от постоянного их облизывания губы. Он принял свою привычную задумчивую позу: ладони вместе, пальцы переплетены, лицо кирпичом.

– Война влечет за собой битвы, битвы влекут за собой смерть, – мягко сказал он.

Майлз не хотел смотреть ему в глаза. По правде говоря, он вообще никому не хотел смотреть в глаза, все еще стыдясь того, за что его отстранили от занятий. Алисия, которая тоже пришла на этот урок, села перед Майлзом. Прямо перед Майлзом.

– Война влечет за собой битвы, битвы влекут за собой смерть, – повторил мистер Чемберлен, и в классе повисла тишина.

Это была цитата, которую он нацарапал на доске позади себя.

– Война... – начал он, закрыв глаза. В классе стояла тишина. Одни молчали, потому что с интересом слушали. Другие, как Майлз, – из уважения... или даже страха. Но большинство – от скуки. Для многих учеников уроки мистера Чемберлена были возможностью поспать, отличная возможность вздремнуть, пока он жужжал перед классом с закрытыми глазами, как будто пребывал в состоянии глубокого транса.

– Война влечет за собой битвы, битвы влекут за собой смерть, – произнес он в последний раз. Каждый день он предлагал новую цитату и повторял ее три раза, как речовку, как магическое заклинание, вызывающее дух полной хрени.

И она – полная хрень – приходила.

Мистер Чемберлен продолжил с того места, где остановился в прошлый раз: объяснял классу, какой была бы Америка, если бы не было рабства.

– Возможно, страна сегодня не была бы такой, какой мы ее знаем. Все эти гаджеты, которые вы так любите, как, например, ваши Драгоценные телефоны, могли бы до сих пор считаться безумной идеей. Рабство было строительным блоком нашей великой страны. Мы не можем слепо списывать со счетов аргументы в пользу конфедератов, желавших сохранить его. Можно легко доказать, что они сражались не только за настоящее, но и за будущее.

Пока мистер Чемберлен брюзжал, Майлз заерзал на стуле. Не потому что ему захотелось в туалет, нет, просто он знал, что смелое утверждение мистера Чемберлена было в корне неверным. Хотя бы с моральной стороны. Здесь было о чем подумать. Самым очевидным было... рабство. Людей порабощали, издевались над ними, убивали.

Хотя, может, Чемберлен специально так говорил? Он ведь знал, что скучающие ученики не обращают на него никакого внимания. Возможно, он хотел разозлить их, заставить таким образом принять участие в дискуссии. Взять Брэда Кэнби – здоровенная дубина со шрамами на лице, – ему важнее было на уроке поржать, а не получить хорошую оценку. Он в принципе не обращал на учителей внимания и в особенности на мистера Чемберлена. Но, судя по тому, как сидящая перед ним Алисия качала головой, ей тоже не понравились слова преподавателя. Этого стало достаточно, чтобы Майлз осмелился поднять руку.

Но прежде чем он успел позвать мистера Чемберлена – тот никогда не замечал поднятых рук, потому что вечно стоял с закрытыми глазами, – Майлз опустил руку, а затем поднес ее к виску.

В голове раздалось жужжание.

О, нет. Только не снова.

Майлз замер на месте, пытаясь отгородиться от Чемберлена и надеясь, что все пройдет. Жужжание прекратится. Это ерунда. Вряд ли что-то случилось. Но мистер Чемберлен увлеченно продолжал:

– И хотя ему ставят в заслугу освобождение рабов, нельзя не отметить тот факт, что в начале своей карьеры Авраам Линкольн вел другую политику, в корне отличавшуюся от его кампании против рабства.

Ж-ж-ж, ж-ж-ж.

Голос мистера Чемберлена искаженным эхом отдавался в ушах Майлза. Не вставай. Сейчас все пройдет. Это ерунда. Ничего не могло случиться. Он уставился на шею Алисии: пушистые волосы, оставшиеся незаплетенными в косичку, завивались на ее затылке. Что если?.. Нет. Серьезно, что если кто-то в беде? Что если городу грозит опасность? Он продолжал игнорировать свое паучье чутье, но с каждым его импульсом в голову приходила мысль, что кто-то в опасности.

Нервы Майлза Моралеса были на пределе.

Майлз подумал о людях, которых видел у себя в районе. Людях, пытающихся побороть свою зависимость от чего бы то ни было. Старик, судорожно бьющийся о дверь местного магазинчика, – он просто хотел добраться до холодильника. Женщины, чешущие затылки и предплечья, которые пытаются вспомнить, как добраться домой или хотя бы когда ушли из дома. Всякие Сайрусы Шайны.

– У них ломка, – сказал тогда отец Майлза, пытаясь объяснить, что такое похмельный синдром, зависимость. – Держитесь, – сказал он им, когда они с Майлзом проходили мимо.

Майлзу тоже нужно было держаться. Противостоять желанию спасти кого-то кроме себя. Но у него закружилась голова. Сердце колотилось как никогда в жизни. Казалось, что вены и сосуды сузились, так что он буквально чувствовал, как кровь циркулирует по организму.

Чтобы успокоиться, он попытался сосредоточиться на уроке.

Ж-ж-ж, ж-ж-ж. Ж-ж-ж, ж-ж-ж.

Дыши. Закрой глаза. Дыши.

Сандаловое дерево. Спокойно.

Ж-ж-ж, ж-ж-ж. Ж-ж-ж, ж-ж-ж.

Не слушай монотонное бормотание Чемберлена.

– Да, в тринадцатой поправке говорится, что в Соединенных Штатах рабство разрешено только как наказание за преступление. Можно предположить, что именно использование заключенных в качестве рабов поддерживает благосостояние нашей великой страны, – это утверждение пронзило Майлза как огромная игла, прошедшая через весь позвоночник, заставившая его выпрямиться, поднять взгляд. Он посмотрел Чемберлену в глаза, которые вдруг открылись и плотоядно зыркнули на него. Затем Чемберлен закрыл глаза и с невозмутимым видом закончил мысль: – Так думали наши праотцы-конфедераты.

Ж-ж-ж.

Дыши. Закрой глаза. Дыши.

Он что... улыбнулся?

Сандаловое дерево. Успокойся.

Алисия почувствовала, что он смотрит на нее как извращенец, повернула голову и посмотрела на него краем глаза. Она улыбнулась, и на ее щеках появились ямочки, такие глубокие, что Майлзу захотелось в них утонуть.

Сандаловое дерево. Успокойся. Дыши. Дыши.

И вдруг наконец... наконец... прозвенел звонок. Ножки стульев заскрипели по линолеуму, когда ученики повскакивали со своих мест. С огромным облегчением Майлз медленно встал, воротник его футболки был мокрым от пота. Он сделал это.

– Как думаешь, он это серьезно или нас дразнит? – тихо спросила Алисия у Майлза, убирая учебники в сумку.

– Хм, не знаю, – сказал Майлз, вытер лоб и застегнул рюкзак. Мистер Чемберлен стирал с доски цитату, которую написал в начале урока. Майлз хмуро посмотрел ему в спину.

– Почему у тебя такой вид? – пробормотала Алисия, оценивающе глядя на Майлза. Тот спохватился, сморщенная гримаса сменилась Улыбкой. Но это только сильнее сбило Алисию с толку. – А теперь почему у тебя такой вид? Тебе что, понравилось?

– Что? Урок? – Майлз на миг опустил глаза, чтобы собраться с мыслями. – Нет, конечно. Нет. Нет.

Его еще тревожило паучье чутье, сосало под ложечкой, по лицу лился пот. По виду, наверное, можно было подумать, что у него пневмония. «Только не упади в обморок», – подумал он. Только не упади в обморок. И, настраиваясь на то, чтобы не упасть в обморок, он понимал, что не может упустить такой шанс: сказать Алисии что-то приятное. Комплимент. Но не о том, как она выглядит или пахнет, и не о легкой «щ», на которую она заменяет каждую «с». Нужно было сказать что-то, что отвлечет от его жуткого выражения лица. Наконец вот оно – он скажет, как ему понравилось ее стихотворение. О горах. О любви.

– Слушай... э-э-э... немного не в тему, но мне понравилось твое сти… – начал он, но слова не могли прорваться через застрявший в его горле камень. Он сглотнул и снова открыл рот, на сей раз без улыбки. Вдруг он отрыгнул. Алисия склонила голову набок.