– И твое. То есть оно было...

– Откуда ты узнал, что это сандаловое дерево? – вдруг спросила она, улыбнувшись.

Прежде чем он успел ответить, мисс Блауфусс высунула голову за дверь.

– Звонок уже вот-вот прозвенит, вы идете?

– А у нас есть выбор? – едко спросила Алисия.

– У вас всегда есть выбор, – мисс Блауфусс подмигнула.

После занятия мисс Блауфусс, когда Майлз шел в столовую на ланч, он увидел мистера Чемберлена в коридоре. Майлз знал, что мистер Чемберлен, скорее всего, будет в школе. Почему бы ему там не быть? Но Майлз не знал, будет ли учитель теперь, после смерти Уордена, вести себя по-другому. Перестанет ли так несправедливо относиться к нему. Голову отрезаешь, чтобы ноги перестали ходить. Теперь Майлз понимал всю суть этой фразы, особенно после того, как сам испытал на себе игры Уордена с разумом. Майлз решил, что лучшим способом понять это будет посмотреть, сработает ли в присутствии Чемберлена паучье чутье. Он подошел к нему сзади, но ничего не почувствовал. Паучье чутье молчало. Тогда он решил попробовать по-другому – заговорить.

– Э-э-э, простите, мистер Чемберлен, – сказал Майлз. Он даже нашел в себе смелость похлопать мистера Чемберлена по плечу. Тот обернулся. Его лицо выглядело как обычно: серьезное, странное – не самая приятная физиономия, которую Майлзу доводилось видеть. Майлз сделал шаг назад, приготовился.

– Да, Майлз?

Майлз? Мистер Чемберлен не называл его иначе как Моралес весь год. Майлз посмотрел Чемберлену в глаза, пытаясь увидеть в них злобу, которую тот всегда испытывал. Но ничего не было. Просто странный, среднестатистический учитель, который выжидательно смотрел на Майлза.

– Чем могу помочь?

– О... э-э-э... да, знаете, неважно.

Я спрошу потом, во время урока.

– Уверен?

– Ага. Да. Да, сэр, – сказал Майлз, развернулся и пошел в столовую. Его накрыло волной облегчения.

Он рассказал об этом Ганке за ланчем.

– Ничего не произошло?

– Ничего. Он даже другим тоном говорил, – пояснил Майлз.

– Что ж, теперь понятно. Я только что был на его уроке, и он определенно кажется... не знаю, менее странным, – Ганке макнул картофелину в кетчуп. – Слава Человеку-Пауку, так ведь? – он сунул картофелину в рот. – Кстати о Человеке-Пауке. Позволь спросить, у него, гм, теперь есть девушка?

– Хватит разговаривать, как герой кинофильма, Ганке. У девушки есть имя, – лицо Майлза засветилось от улыбки, и он опустил голову, чтобы она не была такой ослепительной. – И... думаю, да.

– Думаешь? Вы уже год не можете определиться. И после всех моих утренних приготовлений. После того, как я рассказал, как ты целовал листок и все такое.

– Что? Ганке!

– Шучу, чувак. Расслабься, – Ганке взял еще одну картофелину и макнул ее в кетчуп. – На самом деле она подошла ко мне сказать, что до сих пор не может оправиться от того, как Чемберлен с тобой обращался, и что она решила организовать своего рода бойкот, но она знала, что ты эту идею не поддержишь, и чтобы тебе было проще с этим смириться, она позвонила бабушке и попросила ее устроить скандал... в каком-то там совете, бла-бла-бла.

– Погоди, что? Это все тебе она сказала? – спросил Майлз, взяв из тарелки Ганке картофелину. – Ну, теперь-то это вовсе ни к чему, – он сунул картофелину в рот.

– Ну да, но дай я расскажу до конца. Затем она спросила, получил ли ты письмо. Она типа сразу вообще начала: «Как. дела, Ганке? Ты не забыл передать Майлзу письмо?». Беспокоится за тебя, приятель.

–      И что ты сказал? – спросил Майлз, глядя, как Ганке медленно поглощает очередную картофелину. Ганке посмотрел на Майлза.

–      Разве это важно?

И это действительно было неважно. Особенно когда прозвенел звонок, и Майлз с Ганке вышли из столовой. Особенно когда Майлз встретил Алисию в коридоре. Она специально ждала его, чтобы вместе пойти на урок мистера Чемберлена. Рассказала ему тот же план, что и Ганке, о бойкоте – это была вторая вещь, о которой я хотела с тобой поговорить на вечеринке, – как они все развернут столы к стене, чтобы Чемберлен понял, что его игнорируют. Что она попросит бабушку добиться, чтобы мистера Чемберлена уволили. Майлз попросил ее не делать ничего из этого, сказал, что он уже все уладил. Все это не имело значения, потому что был понедельник, новый день, новая неделя в Бруклинской академии. Майлз Моралес был полон чувства надежды. Надежды на лучшую жизнь для матери и отца, для своих соседей. Для кузена Остина, с которым, как думал Майлз, теперь будут немного лучше обращаться в тюрьме. Надежды на то, что когда-нибудь он сможет смириться с тем, что случилось с дядей Аароном. Что когда-нибудь он сможет думать о дяде так же, как думал о себе. Как о человеке.

Надежда. Паук сделал это. Как и говорила миссис Трипли, он связал прошлое и будущее, с одной стороны, создав прочную нить, а с другой – оборвав старую паутину.

Но когда Майлз с Алисией вошли в класс Чемберлена, остальные ученики отвели взгляды в сторону. Не из-за Алисии. Из-за Майлза. Потому что его стол все еще был на полу.

– Майлз, – мистер Чемберлен отвернулся от доски, на которой писал очередную цитату, – о чем ты хотел меня спросить?

Майлз не ответил. Просто не смог. Магия нового понедельника, казалось, мгновенно испарилась.

– Что ж, если ты не собираешься отвечать, то хотя бы сядь.

Он указал на стул перед сломанным столом. Майлз выдохнул. Хотя бы Чемберлен не указал на пол. Майлз сел на свой стул, стол лежал перед ним на полу как маленький пьедестал. Алисия со скептическим видом села перед Майлзом. Он посмотрел на доску. Вместо странной цитаты исторической личности на ней было написано: «В ЭТУ ПЯТНИЦУ ПРОМЕЖУТОЧНЫЙ ЭКЗАМЕН». Майлз сделал пометку в тетради.

– Майлз!

Майлз поднял взгляд.

– Что ты делаешь? – спросил Чемберлен.

– В каком смысле? – озадаченно спросил Майлз.

И затем все повторилось.

Чемберлен указал на пол.

– Мы это уже обсуждали. Неделя новая, но правила те же, сынок, – пояснил мистер Чемберлен, и хотя его голос не был таким холодным, как на прошлой неделе, говорил он то же самое: что Майлз должен работать на полу. – Нельзя ломать вещи, а потом делать вид, что ничего не произошло. С этим приходится жить. Тебе придется с этим жить.

Алисия резко обернулась, лицо Майлза окаменело. Он понял, о чем говорил мистер Чемберлен, понял, что происходило. Несмотря на то что Уорден больше не контролировал разум учителя, Майлз оставался Майлзом Моралесом, черным и пуэрториканцем из «другой» части Бруклина. Той части, которая в Бруклинской академии была не в особом почете. Майлз Моралес из семьи преступников, живущий по соседству с такими же, как он. Во всяком случае, так считали в мире мистера Чемберлена.

Майлз оттолкнул стул и встал на колени. Алисия потянулась к его руке.

– Майлз, – она покачала головой. – Не надо.

Он посмотрел на нее, глазами, сердцем.

– Не буду.

Он взял свой рюкзак, тетрадку и направился к доске.

– Что ты сделаешь? Уйдешь? – спросил мистер Чемберлен голосом, полным сарказма.

Майлз встал перед ним. На его лице появилась легкая усмешка.

– Нет.

И в ту же секунду Майлз подошел к столу мистера Чемберлена, большому деревянному столу, стоявшему в углу класса, заваленному бумагами и книгами, шариковыми ручками и маркерами, твердо-мягкими и механическими карандашами, – и, разумеется, на нем стояла банка консервированной колбасы. Майлз зашел за стол, выдвинул стул и сел.

Рокот смеха и неверия прокатился по классу. Алисия широко улыбнулась.

– Майлз, встань! – сказал мистер Чемберлен, пытаясь оставаться спокойным.

– Мистер Чемберлен, почему я должен сидеть на полу, на коленях, на вашем уроке, где мне нужно особенно стараться, где мне нужно сосредоточиться, когда здесь стоит этот абсолютно свободный стол? – нахально ответил Майлз. Он тут же подумал, как Ганке бы это понравилось.