Совершенно бесшумно, или мне так только казалось, «Килморден» скользил по воде все ближе и ближе к берегу. Это было еще очень похоже на сон. Однако подобно всем мечтателям, я не могла расстаться со своей мечтой. Мы, жалкие смертные, так боимся, как бы не пропустить чего-нибудь.
«Это Южная Африка, — усердно повторяла я про себя — Южная Африка, Южная Африка. Ты видишь мир. Вот он — мир. Ты видишь его. Представь себе, Энн Беддингфелд, голова твоя садовая. Ты видишь мир!»
До сих пор мне казалось, что здесь наверху я одна, но теперь я заметила фигуру другого человека, перегнувшегося через поручень, также погруженного, подобно мне, в созерцание быстро приближающегося города. Он еще не успел повернуть голову, как я узнала его. На мирном утреннем солнышке сцена, разыгравшаяся прошлой ночью, представлялась нереальной и мелодраматичной. Что он мог подумать обо мне? Меня бросило в жар, когда я поняла, что я ему наговорила накануне. И ведь я так не думала — или все-таки думала?
Я решительно отвернулась и уставилась на Столовую гору Если Рейберн поднялся сюда, чтобы побыть в одиночестве, мне, по крайней мере, не следует мешать ему, напоминая о своем присутствии.
Однако, к моему крайнему изумлению, я услышала легкие шаги по палубе позади меня, а затем нормальный приятный голос произнес:
— Мисс Беддингфелд.
— Да?
Я обернулась.
— Я хочу извиниться перед вам». Прошлой ночью я вел себя как совершенно невоспитанный человек.
— Вчера... была необычная ночь, — поспешно сказала я.
Это было не слишком понятное замечание, но больше мне ничего не пришло в голову.
— Вы простите меня?
Не говоря ни слова, я протянула ему руку. Он пожал ее.
— Я хочу сказать еще кое-что, — посерьезнел он. — Мисс Беддингфелд, вы, наверное, не осознаете, что замешаны в весьма опасном деле.
— Я все хорошо понимаю, — сказала я.
— Нет, вы не понимаете. Вероятно, это и невозможно. Но я хочу предупредить вас. Оставьте это дело. Поверьте, оно не имеет к вам никакого отношения. Не вмешивайтесь в дела других людей из-за обыкновенного любопытства. Только, пожалуйста, не сердитесь на меня. Я говорю не о себе. Вы не представляете, с чем вы можете столкнуться — этих людей ничто не остановит. Они не знают жалости. Вы уже в опасности — вспомните прошлую ночь. Они думают, вам кое-что известно Ваш единственный шанс — убедить их, что они ошибаются. Но будьте внимательны, постоянно будьте начеку. И, послушайте меня, если когда-нибудь вы попадете к ним в руки, не экспериментируйте и будьте умницей — расскажите всю правду. Это будет ваше единственное спасение.
— Вы приводите меня в ужас, мистер Рейберн, — сказала я до некоторой степени искренне. — Зачем вам надо предупреждать меня?
Несколько минут он молчал, а потом тихо произнес:
— Может быть, это последнее, что я могу для вас сделать. На берегу со мной все будет в порядке, но мне, возможно, не удастся сойти на берег.
— Что? — вскрикнула я.
— Понимаете, боюсь, вы не единственный человек на борту, кто знает, что я — «человек в коричневом костюме».
— Если вы думаете, что я проболталась… — с жаром воскликнула я.
Он успокоил меня улыбкой.
— Я не сомневаюсь в вас, мисс Беддингфелд. Если я когда-то говорил иначе, я лгал. Нет, на борту есть человек, которому все было известно с самого начала. Стоит ему сказать одно слово — и моя песенка спета. Тем не менее я надеюсь, что он не заговорит.
— Почему?
— Потому, что он любит действовать в одиночку. А если полиция схватит меня, я ему буду больше не нужен. Я не буду зависеть от него. Что ж, время покажет.
Он рассмеялся несколько принужденно, но я заметила, что его лицо вытянулось. Если он и раньше играл с судьбой, то был хорошим игроком. Он умел проигрывать, улыбаясь.
— В любом случае, — беспечно сказал он, — не думаю, что мы снова встретимся.
— Нет, — задумчиво сказала я. — Вероятно, нет.
— Тогда прощайте.
— Прощайте.
Он крепко пожал мне руку, его внимательные светлые глаза на мгновение, казалось, впились в мои, затем он резко повернулся и ушел. Я слышала звук его шагов по палубе. Они долго отдавались у меня в ушах, и я чувствовала, что всегда буду слышать их. Шаги, уходящие из моей жизни.
Могу откровенно признать, что следующие два часа не доставили мне удовольствия. Я снова вздохнула с облегчением, только ступив на причал после завершения большей частью смехотворных формальностей, требуемых чиновниками. Никого не арестовали, и я поняла, что день восхитителен и что я очень голодна. Я присоединилась к Сьюзен. В любом случае ночь я собиралась провести с ней в гостинице. Судно отплывало в Порт-Элизабет и Дурбан только на следующее утро. Мы взяли такси и поехали в отель «Маунт Нелсон».
Все было божественно. Солнце, воздух, цветы! Когда я представила себе Литтл Хемпсли в январе, грязь по колено и непременные дожди, меня охватил восторг. Сьюзен совсем не испытывала подобных чувств. Она, конечно, много путешествовала. Кроме того, она не из тех, кто волнуется перед завтраком. Она строго отчитала меня, когда я восхищенно вскрикнула при виде не правдоподобного гигантского голубого вьюнка.
Между прочим, я хотела бы уточнить раз и навсегда, что эта история не будет рассказом о Южной Африке. Я не обещаю подлинного местного колорита — вы знаете, о чем я говорю — на каждой странице полдюжины слов, набранных курсивом. Я очень хотела бы писать так, но не умею. Говоря об островах Океании, вы, разумеется, сейчас же упоминаете о beche-de-mer[10]. Я не знаю, что это такое, никогда не знала, и, вероятно, никогда не узнаю. Раз или два я пробовала догадаться, но ошибалась. В Южной Африке, насколько мне известно, вы немедленно начинаете говорить о stoep[11], и я знаю, что это штука вокруг дома, на которой сидят. В различных других частях света ее называют веранда, piazza и ha-ha. Потом еще есть папайя, Я часто читала о них. И сразу же поняла, что они собой представляют, когда мне подали одну на завтрак. Сначала я подумала, что мне досталась испорченная дыня. Голландская официантка просветила меня и убедила попробовать еще раз с лимонным соком и сахаром. Я была очень рада узнать, что такое папайя. У меня она всегда смутно ассоциировалась с hula-hula[12], которая, кажется, хотя я могу и ошибиться, что-то вроде соломенных юбочек, в которых танцуют гавайские девушки. Нет, я, вероятно, ошиблась, это lava-lava.
По крайней мере, после Англии подобные названия очень утешают. Я не могу отделаться от мысли, что наша жизнь на холодных островах стала бы ярче, если бы на завтрак можно было съесть бекон-бекон, а потом пойти платить по счетам, облачившись в джемпер-джемпер.
После завтрака Сьюзен немного смягчилась. Мне предоставили соседнюю комнату с чудесным видом на Столовую бухту. Я любовалась видом, а Сьюзен искала какой-то особый крем для лица. Когда она нашла его и начала тут же мазаться, то обрела способность выслушать меня.
— Вы видели сэра Юстаса? — спросила я. — Он выплывал из буфетной комнаты как раз, когда мы вошли. Ему подали несвежую рыбу или что-то вроде того, и он, выговаривая старшему официанту, швырнул об пол персик, думая, что тот отскочит, чтобы показать, какой он твердый, однако персик оказался совсем не твердым и расплющился.
Сьюзен улыбнулась:
— Сэр Юстас любит вставать рано ничуть не больше, чем я. Но, Энн, видели ли вы мистера Пейджета? Я столкнулась с ним в коридоре. У него подбит глаз. Что бы такое он мог сделать?
— Всего лишь пытался столкнуть меня за борт, — небрежно ответила я.
Очко в мою пользу. Сьюзен оставила лицо наполовину ненамазанным и потребовала подробностей. Я рассказала.
— Дело становится все более и более таинственным, — воскликнула она. — Я думала, что мне предстоит легкая работа не отходить ни на шаг от сэра Юстаса, а все сливки с преподобным Эдвардом Чичестером достанутся вам, но теперь я уже не так уверена. Надеюсь, Пейджет не выкинет меня с поезда как-нибудь темной ночью.
