Хищник покопался в воспоминаниях: среди планет, которые все ещё нуждались в услугах торговцев оружием, была одна мрачная, небольшая планетка, с бешеной скоростью носившаяся по орбите. Её обитатели делились на две расы: уродливых двугорбых карликов и огромных шестируких великанов. При этом карлики гоняли великанов, особо не напрягаясь. А те и не возражали!
Как-то доставив карликам, отличавшимся воинственным и злобным нравом, пращи и металлические диски для метания, Хищник задержался с обратным отлётом.
Полюбопытствовал у великана:
– Почему вы терпите этих недоростков? Вокруг контейнера с оружием суетилось шесть или семь карликов. Те, едва удерживая в квёлых ручонках рукоятки хлыстов, подгоняли глупо ухмыляющегося великана.
На вопрос, повторенный дважды, гигант ответил не сразу. Дождался, пока карлики не уберутся прочь. Почесал в затылке одной из ручищ. Лениво отмахнулся, словно разговаривал с недотёпой:
– Да ведь они лишь делают вид: мол, сами! Да самостоятельные. А растеряются, если речку в брод перейти!
– Ну, и пусть! – втолковывал Хищник. – Тебе что за дело? Ведь ты можешь троих на ладонь посадить, а другой прихлопнуть.
– Вот именно, – пропыхтел великан, больше не обращая на торговца внимания.
Потащил оружие в ангар, придерживая всеми шестью руками. Карлики, увидев сгорбленную спину, тут же полезли саранчой к гиганту на закорки. Хохотали все: и карлики, и великан.
Вернувшись за новой порцией оружия, великан бросил Хищнику:
– Всегда надо заботиться о тех, кто от тебя зависим.
Хищник лишь сплюнул, не добившись толку. Слабые не заслуживают, чтобы их щадили. Умение прикинуться добрым, когда выгодно. И быть безжалостным, когда кружится голова от жажды крови.
Подзабытая картина возникла так реально, что Хищник чуть не упустил симбионта.
– Стой! – выступил Хищник из-за дерева. Симбионт прошествовал мимо. Ну, хорошо, не видишь, но чтобы во Вселенной водились существа, не понимающие межгалактический!
Всадник проскакал мимо, не заметив прозрачного пришельца. Кин-Чин оглянулся: всё-таки погоню послали, и она, как принц ни путал следы и ни плутал по лесу, не отставала.
Лагерь повстанцев, куда спешил Кин-Чин, был в дубовой роще, до которой оставался один перелесок и поле.
Принц свернул: не хватало ещё провести врагов в лагерь Мицу и её друзей.
Сейчас, впрочем, принц был куда ближе к повстанцам, чем к воинам отца. Кин-Чин, несмотря на молодость, а, может, благодаря ей, компромиссов не признавал.
Пожалуй, ещё несколько месяцев назад, да что там – совсем недавно – принц боготворил отца и принимал всё, что творит Наринаго, как необходимость.
Князь Наринаго, сухощавый старец, в свои годы мог поспорить и выстоять в бою против мужа в расцвете лет. Кин-Чина восхищала мудрость отца и его выносливость.
Правда, порой Кин-Чин не одобрял суровость князя к слугам и воинам. Но отец объяснил, что лучше наказать за мелкую провинность, чем дожидаться настоящей вины. И принц, в который раз подивился: отец думает о будущем каждого человека в княжестве!
– Помни, сын, – говаривал князь Наринаго, – тебе в этом мире дана большая сила и власть. Не урони честь предков – пусть твоё имя само по себе служит предостережением для непокорных!
И Кин-Чин старался во всём подражать отцу. Так длилось до последнего праздника Трёх Лун. Праздник отмечали ежегодно, пышно и весело. Кин-Чин вместе со всеми жителями города прошествовал по главной улице под пение и музыку. Девушки осыпали проходящих парней пригоршнями лепестков и сладких конфетных шариков. Людская река бурлила. Тут и там раздавались восторженные крики. Весь день в городе звучала музыка. Бродячие артисты забавляли народ незатейливыми представлениями. Даже Кин-Чин сбегал посмотреть на чёрного ребёнка, кобру, танцующую в ивовой корзине, и грызущую жёлтые прутья пуму.
К вечеру городская площадь заполнилась – закончились приготовления к главному событию праздника.
Обычай выбирать князя Трёх Лун сложился в очень давние времена. И преступник, приговорённый к смерти, правил с заката до рассвета: в эту ночь дозволено все.
К площади начал стекаться народ ещё днём. Теперь было не протолкнуться. Стража едва сдерживала напор толпы. Кого-то сдавили слишком сильно: раздался крик, и упавшего затоптали.
Стемнело. На площади зажгли факелы. По лицам заметались тени. В этот раз преступников было трое. Их вывели на помост. Поставили лицом к толпе. Теперь народу решать, кому они отдадут город и себя на ночь.
Кин-Чину приглянулся младший, но его-то точно не выберут. Народ не доверит развлечения подростку со слабыми кистями. Немного радости, если князь Трёх Лун просто заставит полюбоваться на небесные светила да призовёт лечь спать. Придётся подчиниться.
А может, бывало и так, отдать город горожанам на разграбление. И тогда дом соседа – твой дом. И воины князя Наринаго сами будут тащить чужое добро.
Выбирать, это ясно, будут из двоих других. Князь Наринаго хмуро поглядывал на претендентов: худого, длинного, как жердь, мужчину лет тридцати и коренастого крепыша Ямато. Его нельзя было выбирать! У князя не было достоверных сведений, но слухи просачивались: мол, Ямато – сын того самого… Думать о прошлом не хотелось. Наринаго злил и дурацкий обычай, и подобранные претенденты на титул.
Однако дразнить народ не было нужды. В городе и так бродило недовольство из-за непомерных поборов князя. Отменить финал праздника – кончится бунтом.
«Ничего, – утешал себя князь, – что может случиться за одну ночь?»
А народ уже тянулся к преступникам на помосте. Выспрашивали, что наобещает новый правитель, приглядывались, сравнивали.
Ответы были на грани пристойности – крепыш отвечал с грубоватым смаком. Его товарищи по несчастью молчали, отстраняясь от особо активных, норовивших ухватить за край одежды.
Больше волновались по пустякам: настоящих ли преступников, не подставных ли, привели? Какие безумства сумеют придумать этой ночью? С нетерпением ждали голосования – бросали в урну один из трёх разноцветных камешков. Лидировал крепыш.
Человек – существо терпеливое. Он может сносить голод, унижения, раболепно гнуть спину перед плюнувшим в лицо. Но всякая обида накапливается. И наступает предел: ярость и слепое безумие, требующее выхода. В праздник Трёх Лун дозволено все.
Давай! Круши жилища, поджигай чужие конюшни. Бери этой ночью любую красотку, которую успел схватить в темноте.
Ночь Чёрных Слез обернётся праздником. Ну, что ж, придёт рассвет, нацепит тебе на шею ярмо – и покатится колесо. До нового праздника Трёх Лун.
– Его! – наконец, взревела толпа, поднимая над собой Ямато.
Многорукий монстр донёс Ямато до возвышения, где князь Наринаго готовился уступить своё место.
Князь поднялся. Ястребино глянул в пьяные лица. Бесчисленное море голов в темноте.
Ямато чуть кривил в ухмылке губы. Князь с трудом сдерживал дрожь в пальцах.
Ямато выжидал. Наринаго медлил: пока его ступни не коснулись земли, он всё ещё правитель и имеет право приказать. Наринаго опустился на колено, готовясь первым принести присягу на верность новому правителю. И вдруг рука князя упёрлась в грудь Ямато.
– Взять его! – бросил князь страже. Стража попятилась. Народ зароптал, но тут же утих. Ямато, воспользовавшись заминкой, оттолкнул Наринаго и прыгнул с помоста, прячась в толпе.
Ещё не бывало, чтобы правитель не выполнил условия обряда – Наринаго стал первым.
Воины князя ощерились копьями.
Люди бросились врассыпную, давя и калеча слабейших. Это стража с запозданием выполняла приказ. В толпу полетели стрелы. Кого-то накололи на копье. Стражи знали: князь простит, если жертвой станет и случайный ротозей; князь не спустит городу, если Ямато уйдёт.
Кин-Чин краем глаза видел, как двое оставшихся преступников сиганули с помоста вниз и были таковы.
Но юношу заботило иное.
– Отец! – Кин-Чин рванул князя за плечо. – Посмотри на меня! Наринаго следил напряжённым взглядом за удаляющейся погоней.
