— Ты полагаешь, я должен избегать любви? Раналот сухо рассмеялся.

— Никто не может избежать любви, Дуво. Однако же, полюбив, ты, быть может, обнаружишь, что твоя музыка изменилась. Или вовсе пропала.

— Тогда я никогда не полюблю, — сказал юноша.

— От души надеюсь, что это не так. А теперь войдем в Храм и почтим память олторов.

Бок о бок они вошли в Храм. В огромном круглом зале на полотнищах черного бархата лежали тысячи, сотни тысяч костей. Весь Храм был заполнен ими — ни скамей, ни статуй, ни фресок. На высоком алтаре, укрытая атласным покрывалом, лежала дюжина красных камней.

— Кровь Первого Олтора, — сказал Раналот. — Того, что погиб последним. Его кровь пропитала камни, на которые он упал.

— Почему эльдеры собрали здесь все эти кости? — спросил Дуво.

Раналот печально улыбнулся.

— Олторы были удивительным народом, ведавшим песни земли. Мы научились их песням — ты поешь многие из них. Однако же олторы больше не будут петь. Оттого нам пристало приходить сюда и глядеть на плоды, которые приносит зло. Зло, воплощенное в даротах. Сколько надежд и мечтаний заключены в этих печальных останках? Сколько чудес уже никогда не явится миру? Вот что такое война, Дуво, — разрушение, отчаяние, гибель. Победителей в войне не бывает.

И сейчас, в тишине новорожденного дня, Дуводас заиграл Песнь Ворнэя — нежную, певучую, легкую, как голубиное перышко, сладостную, как поцелуй матери. Музыка наполнила комнату, и Дуво с изумлением обнаружил, что магия не только не пропала, но изменилась к лучшему. Там, где раньше его музыка была бесстрастной и безличной, теперь она звучала в полную силу. Он не мог сдержать ее поток и скоро заиграл Гимн Творения. Пальцы его летали по струнам, и он ощущал, как на крыше, в гнезде за окном трепещут сердечки новорожденных птенцов, а снизу, из долины доносится тихий и безудержный лепет сердцебиения троих щенят, которые родились в эту ночь. Дуво улыбнулся и продолжай играть.

И вдруг опустил руки.

Магия музыки еще звучала в нем с прежней силой, и он вдруг с трепетом и радостью осознал, что искра новой жизни есть и гораздо ближе… в этой комнате. Отложив арфу, Дуво вернулся в постель и тихо лег рядом со спящей Широй. Последним касанием угасающей в нем магии он притронулся к своей нареченной — и ощутил крохотную искорку жизни, которая через девять месяцев станет его ребенком.

Его сын… или дочь. Изумление и восторг охватили Дуводаса, и в этот миг он как никогда ясно осознал свою слабость и смертность.

Шира открыла глаза и сонно улыбнулась.

— Мне снился такой чудесный сон! — прошептала она.

В шестидесяти милях к северо-востоку от Кордуина, в залитой лунным светом ложбине Карис изучала древнюю карту. Судя по ней, отряд находился в менее чем двадцати милях от города Дарот Один. За четыре дня пути от Кордуина им ни разу не повстречались дароты, зато повсюду в изобилии виднелись следы паники — обезлюдевшие деревеньки и толпы беженцев, спешивших укрыться за городскими стенами — которые были, впрочем, сомнительной защитой.

Взошло солнце, а спутники Карис все еще спали. Она подбросила хвороста к догорающим углям ночного костра и бережно раздула в нем тлеющую искорку жизни. Осень подходила к концу; близилась зима, и с гор дул холодный, до костей пронизывающий ветер.

Пурис, герцогский чиновник, выбрался из-под одеял и, увидев у костра Карис, двинулся к ней. Это был невысокий худой человечек, почти лысый, если не считать редкого ободка седых волос над ушами.

— Доброе утро, Карис, — поздоровался он голосом, сладким, как сахарный сироп.

— Будем надеяться, что оно и впрямь окажется добрым, — отозвалась она. Пурис улыбнулся, но улыбка ничуть не затронула его ярко-голубых, блестящих, точно пуговицы, глаз.

— Не могли бы мы поговорить… э-э… наедине? — осторожно спросил он.

— Вряд ли можно в походе ждать большего уединения, Пурис, — заметила она.

Чиновник кивнул, затем бросил быстрый взгляд на спящих воинов. Убедившись, что никто из них не услышит разговора, он снова повернулся к женщине-воину.

— Боги, — сказал он, — не наградили меня отвагой. Я всегда боялся боли — даже самой пустячной. А теперь я боюсь даротов. — Пурис тяжело вздохнул. — Впрочем, «боюсь»— это еще мягко сказано. Мне так страшно, что я не могу заснуть.

— Зачем ты говоришь мне все это?

— Не знаю. Может быть, просто затем, чтобы облегчить душу. Скажи, есть ли какой-то секрет у твоей храбрости? И что я могу сделать, чтобы укрепить свой дух?

— Не знаю, Пурис. Если что-то стрясется — держись меня. Слушай мои приказы. Не поддавайся сомнениям. — Карис глянула на чиновника и улыбнулась. — И подумай еще вот о чем, советник, — трус не вызвался бы добровольно отправиться на такое дело.

— А ты боишься, Карис?

— Конечно. Мы все едем навстречу неизвестности.

— Но ты думаешь, что мы уцелеем? Карис пожала плечами.

— Надеюсь.

— Я частенько думал о том, что такое героизм, — задумчиво сказал Пурис. — Тарантио и Вент — мечники, искусные воины. Большинство людей назвало бы их героями. Но разве героизм присущ только воинам?

Карис покачала головой.

— Герой — это тот, кто лицом к лицу встречает свой страх. Вот и все. Ребенок, который боится темноты, но все же задувает зажженную на ночь свечку. Женщина, которая боится родов, но все же говорит себе: «Пора стать матерью» .Героями, Пурис, становятся не только на поле брани.

Маленький советник улыбнулся.

— Спасибо тебе, госпожа моя, — сказал он.

— За что?

— За то, что выслушала меня.

С этими словами он встал и скрылся за деревьями, а Карис вернулась к изучению карты. Пока люди герцога искали Форина, она сидела в библиотеке, читая все, что удалось найти о даротах. Немного, впрочем. Карис расширила круг поиска, включив в него рассказы — в основном легенды — о расе гигантских воинов, которые, по слухам, обитали когда-то на севере. Быть может, эти легенды тоже касались даротов.

И все же ни в одной из прочитанных книг она не нашла подсказки, как надо вести себя при встрече с даротами. Пурис предложил ехать с белым флагом, но Карис спросила — с какой стати он решил, что даротам знакомо значение этого цвета?

Форин, который, по словам Тарантио, знал много историй о даротах, предложил только одно: «Возьмите им в подарок соль, — сказал он. — Мой отец слыхал от эльдеров, что дароты обожают соль. Они от нее хмелеют, как мы от вина».

Карис вняла этому совету. Однако для того чтобы предложить даротам соль, нужно, чтобы они сначала согласились выслушать послов. С солдатами Кэпела дароты в разговор не вступали, а перебили их быстро и безжалостно.

Вернулся Пурис и принялся аккуратно складывать свое одеяло. Проснулся Форин, шумно рыгнул и сел. Зевая и сладко потягиваясь, он поскреб у себя в паху, затем увидел Карис и смущенно ухмыльнулся.

— Люблю проверять, начеку ли старый дружок, — пояснил он и, поднявшись, тоже пошел к деревьям. Правда, отошел он не так далеко, как герцогский советник, и скоро Карис услышала, как он шумно мочится у ближайшего дерева.

Пурис побагровел, но женщина-воин лишь рассмеялась.

— Не стоит смущаться, советник, — сказала она. — Ты попал в отнюдь не знатную компанию.

— Это я уже заметил, — кисло отозвался он. Проснулись Тарантио и Брун, а за ними — Вент и Горан. Они позавтракали овсянкой, которую отыскали в покинутой деревне. Горан и Вент прибавили в кашу меда, Тарантио посолил свою порцию, Пурис заявил, что он не голоден. Форин отказался от овсянки и предпочел сжевать ломоть вяленого мяса. Брун съел свою порцию и пальцами подчистил миску.

— Думаю, сегодня мы встретимся с даротами, — сказал Вент. — Наверняка они высылают конные разъезды. Ты уже придумала что-нибудь, Карис?

Словно не услышав этого вопроса, Карис закончила завтрак и вытерла миску травой.

— Когда мы увидим даротов, — сказала она наконец, — никто из вас не должен хвататься за оружие. Будете сидеть тихо и ждать, а я поскачу им навстречу.