Кишлак Мурат-Али оказался небольшим и типично среднеазиатским поселком старого типа. Все его строения сделаны из глины, глиняные заборы ограничивали небольшие кривые улочки, за которыми среди деревьев находились дома или, как их здесь называли, кибитки. На улицах росли приземистые карагачи, только что начавшие распускать свежие светло-зеленые листочки. Мы сразу направились в касальхану — фельдшерский пункт, с запиской от райздравотдела. Три домика вместе с глиняным дувалом составляли большой, закрытый со всех сторон квадрат, посредине его находилась чистая светлая площадь. В самом большом домике располагались фельдшерский пункт и палата с тремя койками. В другом — жил с семьей рабочий Кадыр, в третьем — пожилая фельдшерица Анастасия Васильевна вместе с племянницей. В фельдшерском пункте для нас нашлась небольшая комнатка, которая служила нам и лабораторией, и спальней, и столовой. Впрочем, как только стало тепло, на ночь мы стали устраиваться вместе со всеми жителями во дворе на деревянных топчанах под марлевыми пологами — масаханами. Случаев укусов каракурта, как нам сообщила Анастасия Васильевна, здесь за лето бывало в среднем пять-шесть. Всех больных она тотчас же отправляла в районную больницу к главному врачу, о котором была высокого мнения.

В маленьком поселке ничто не проходит незамеченным. На следующий день всем стало известно, что приехал «каракурт-доктор» вместе с помощником. Но ко мне, бродившему по полям с полевой сумкой на боку и с лопаткой в руках, в костюме, неизбежно перепачканном в глине, это название не подходило, и жители кишлака решили, что мы оба с Маркелом посланы, чтобы уничтожать злосчастных и всеми ненавидимых каракуртов.

Первый выход в поле

Вот мы и в поле. Вокруг холмы, пологие овраги. На холмах — пастбища или посевы, арыки, обсаженные тутовыми деревьями, и повсюду — ликование природы. Много жаворонков, кажется, нет клочка земли, над которым бы не трепетали в воздухе эти неугомонные птички, славящие весну. Как они ухитряются жить так близко друг от друга, не мешая? Будто каждый старается изо всех сил перещеголять своих соседей пением. Любопытная каменка-плясунья выскочила из норы суслика и, помахивая хвостиком, разглядывает нас черными бусинками глаз. Большая безногая ящерица-желтопузик, очень похожая на крупную змею, притаилась под кустиком полыни и, увидев нас, бедняжка, прижалась к земле. Я не стал беспокоить это миролюбивое создание. Но несчастной ящерице достается от тех, кто считает своим «гражданским» долгом, встретив любую змею, расправиться с нею. Хотя желтопузик и не змея и никакого вреда неспособна принести человеку.

Посмотрели вместе с Маркелом на желтопузика, пошли дальше. Случайно оглянулся — вижу: желтопузик поднял насколько мог голову и внимательно провожает взглядом, будто что-то чувствует и понимает.

После долгой зимней спячки отогреваются на солнце змеи, просыпаются разнообразные жучки, из замерзших на зиму куколок вылетают бабочки, из глубоких норок выползают муравьи. Сонные и вялые, они принимают первые солнечные ванны. Все торопятся, спешат, будто жизнь коротка и надо успеть завершить свои дела, предписанные природой. Лишь черепахи медлительны и не спеша, важно ковыляют, степенно переставляя свои полусогнутые ноги.

Какая же суматоха возле кучи навоза, оставленного лошадью! Жуки — «священные» копры, будто обезумев, мечутся, каждый в спешке готовит себе шар из навоза, торопится поскорее с ним уединиться подальше от конкурентов. И какие сварливые! Казалось бы, что стоит каждому заготовить для себя провиант, пока еще цела куча. Так нет! И среди жуков, оказывается, находятся завистники, любители позариться на чужое добро. Они нападают на счастливых обладателей шара. Хозяин и грабитель вступают в ожесточенную драку, раздаются щелчки от ударов о броню сражающихся рыцарей. Иногда оба неприятеля в пылу сражения незаметно для себя подбираются к краю оврага, и тогда шар укатывается вниз, а оставшиеся забияки с еще большим ожесточением тузят друг друга. Сколько этих шаров, порядком высохших и твердых, как камень, валяется на дне оврагов!

Я знаю, взрослые каракурты погибли все до единого еще в конце лета — начале осени, оставив потомство в коконах. Таков порядок их жизни. Но где же коконы? Мы уже немало побродили по холмам пустыни и еще ничего не нашли. Может, в сусличьих норах? Но туда не заберешься.

— Смотрите! — зовет меня издалека Маркел, показывая себе под ноги. — Что за черная кучка копошится?

Он понял, что меня интересует все живое, и в меру своих возможностей старается показать свои находки.

— Молодец, Маркел! Да это не просто кучка. Это как раз то, что нам нужно, — каракуртята! Видишь, собрались вместе!

На сухой былинке, на общей сплетенной паутинке — не менее сотни крошечных черных малюток с ярко-белыми пятнышками на круглом брюшке. Они застыли, не шевелятся: греются на солнце. От их скопления тянется к кусту паутинная дорожка. Там, оказывается, находятся закрытые оплывшей землей и присыпанные мусором пять крупных коконов. Здесь было логовище «черной вдовы». Среди грязи можно разглядеть остатки панцирей трупиков кобылок и разных жуков. Так вот что, оказывается, происходит! Сейчас наступило время, когда паучки выбираются из своих зимних жилищ наверх, на волю, к горячему солнцу.

— Бедные паучки! — замечает Маркел. — Как им теперь придется ночью. В коконе-то теплее.

— А ты посмотри, как они себя ведут. Когда мы их нашли, кучка была плотной, паучки прижимались друг к другу. Сейчас сильнее пригрело, и они стали расползаться в стороны, чтобы не перегреться. А в коконе, наверное, жарко.

Маленькие аэронавты

По темным скоплениям мы легко находим старые логовища пауков. Они большей частью не видны, закрыты оплывшей от зимних дождей землей. Я радуюсь, что коконов каракуртов сколько угодно и можно, не спуская с них глаз, изучать, что там происходит.

Теперь у нас масса дел, и несколько дней пролетает незаметно. Что же происходит с паучками? Они беспокойно копошатся в коконе. Самые энергичные подбираются к его стенкам, теребя твердую оболочку. Вот появляется маленький просвет, сквозь который уже проникают лучи сияющего весеннего дня. У образовавшегося отверстия царит необыкновенное оживление. Поочередно, сменяя друг друга, паучки, смачивая слюной, мочалят и грызут края образовавшейся дырочки. По-видимому, их слюна, или скорее всего отрыгнутый наружу желудочный сок растворяет прочные нити кокона.

Через крошечную брешь видно, как в темноте кокона поблескивают точечки многочисленных глаз. Отверстие увеличивается. Вот наружу показались передние ноги первого смельчака. За ними высунулась головогрудь. Еще усилие — и пленник на свободе, стремительно бежит вверх, к свету, к солнцу, протягивая на ходу блестящую паутинку. За первым паучком выскакивают другие, спешат по следу-паутинке, проложенному смельчаком. Вскоре невдалеке от кокона на общей паутинке паучки собираются тесной дружной кучкой. В сверкающем солнцем незнакомом мире они как бы боятся расстаться друг с другом, а так как в каждом логовище несколько коконов, то кучки вырастают и становятся большими.

Рано утром паучата жадно пьют мельчайшие капельки росы, оседающей на паутинке. Почти девять месяцев они пробыли в своем шаровидном домике-коконе и, слегка подсохнув, теперь страдают от жажды.

Паучки будто экономят силы и часами неподвижны. Но стоит их потревожить, как они приходят в неописуемое смятение. Одни, выпуская паутинку, поспешно падают вниз, на землю, другие бегут вверх, третьи — в стороны. Невообразимый переполох продолжается долго, прежде чем паучата успокоятся и вновь соберутся вместе. Так, видимо, полагается вести себя при тревоге, и тот, кто быстрее всех, имеет больше шансов спастись от опасности — какой-либо пичужки или ящерицы, вознамерившейся полакомиться обитателями этого «детского садика».