Он удивленно воскликнул:
– А почерк-то – не деда! Не Николай Арсеньича!
И продолжил:
«Впрочем, если бы я сомневался в твоей порядочности, этого письма бы и не было. Не было – никогда. А теперь, к делу. Не могу сказать, что я одобряю твой выбор. Извини. Но, тем не менее, – это твой выбор, и я постараюсь сделать так, чтобы ты о нем не пожалела…»
Настя стояла ни жива, ни мертва. Сейчас Сеня дойдет до дела. До обещаний… И до просьб – эти просьбы, впрочем, сильно отдавали угрозами…
Но Арсений дальше читать не стал. Аккуратно сложил письмо, вернул его в конверт. Сказал тихо:
– Настя, я понял.
– Что ты понял? – с вызовом спросила она.
– От кого письмо. И о чем оно.
Сеня снова обнял ее – в этот раз без страсти, а тепло и крепко. Прошептал:
– Только видишь ли, Настя… Я это понял давным-давно.
Она опешила:
– Давно? Это когда же – давно?! Еще – до?!!
Сеня кивнул:
– Задолго «до». Если быть точным – в десятом классе. Когда я у вас жил. Однажды подслушал, как твой дед с Шапокля… с твоей бабкой ругался. И она крикнула… могу процитировать дословно: «Я не потерплю твоих выродков в этой квартире!» Ну, тогда я и понял. Все понял. Почему Егор Ильич меня позвал в Москву. Почему платил за мои уроки. И почему твоя бабка – ну, Галина Борисовна – так меня не любила…
– Значит, ты знал… – тихо сказала Настя. – Знал и раньше! Но тогда, – ее голос налился гневом, – тогда – как же ты мог?! Неужели же непонятно, что нам… нам – нельзя?!
Сеня выслушал ее монолог. И улыбнулся. Улыбнулся весело и нахально.
– А почему, собственно, нельзя? Я узнавал: да, сводный брат на своей сестре жениться не может. Запрещено. И законом, и церковью… Равно как и, конечно, брат – на сестре. А про сводных внуков – никаких правил нет. И статейку я одну прочитал, про генетику. Близкородственные браки заключать и правда нельзя. А дальнеродственные – пожалуйста. А мы с тобой – как раз дальнеродственные. Мы кузен и кузина, понимаешь? Двоюродные брат и сестра. И то – всего по одной, по дедушкиной линии… У нас один-единственный общий родственник. Твой дед.
– Нет. Нет, – она покачала головой.
– Ученые даже считают, – он погладил ее по руке, – что такие браки – очень перспективны. Во-первых, у супругов – генетическое сходство характеров. Меньше ругаться будут. А во-вторых – на потомстве такое родство не отражается. Вероятность генетических дефектов – как и в обычном браке. А вероятность, что ребенок будет талантливым – даже выше, чем в обычном. И для примера – там как раз про похожий случай рассказывали. Про то, как именно в браке между кузиной и кузеном родился настоящий гений.
Настя хотела перебить его. Хотела выкрикнуть что-то гневное. Заорать: «Да врешь ты все! Не читал ты никакой статьи!» Хотела развернуться и уйти из квартиры… Но вместо этого тихо произнесла:
– А Николенька… наш Николенька – никакой и не гений. Обычный ребенок.
– Значит, его талант проявится позже. – безапелляционно заявил Сеня. И снова набросился на нее с поцелуями.
Арсений проснулся оттого, что она приглушенно говорила в трубку:
– Нет, я не приеду… Поздно уже… Да, мама, я у подруги. Ты ее не знаешь… Нет, у нее нет телефона… Ах, мама, думай что хочешь!… – голос ее раздраженно повысился. – И говори ему что хочешь!…
Она в сердцах бросила старинную трубку на рычаг.
Он открыл глаза, посмотрел на нее.
Такая же стройненькая, как прежде. Роды не испортили ее фигуру.
– Чего подсматриваешь? – улыбнулась она, увидев, что он открыл глаза.
– Нравишься ты мне.
– Да неужто?
– Иди ко мне.
– И не подумаю. Соблазнил бедную девушку.
Однако на диван она присела.
Он метнулся, схватил ее за руку, потянул к себе.
– Какой ты неуемный…
– Я тебя четыре года ждал.
– И что? Ты ни с кем – ни с кем?…
– Естественно.
– Ох, врешь…
Он снова стал ее целовать, приговаривая:
– Оставайся со мной… Здесь… Навсегда… Забирай Николеньку… Мы будем вместе… Я тебя никуда не отпущу, и ни к кому… Я люблю тебя, правда…
…Часа в три ночи им дико захотелось есть. В холодильнике нашлись яйца, «крестьянское» масло и майонез.
– Вот дураки, икру в ресторане оставили. Надо было стащить.
– Ага, завернуть в салфеточку.
– И белую рыбу оставили. И цыпленка табака.
– Замолчи, так есть хочется! Я сейчас тебя съем!
Она зажарила на обычной, никакой не антипригарной сковородке яичницу из семи яиц. Арсений вытащил откуда-то целую кучу обычных стеариновых свечей.
– Зачем ты свечей-то столько накупил?
Он пожал плечами.
– Не знаю. Запасся. На случай всяких катаклизмов.
– Вдруг случится революция и света не будет?
– Ага.
Арсений рассовал свечки по майонезным баночкам да по пустым бутылкам.
Получилась дивная картина: шестиметровая кухонька, гроздья свечей повсюду, она босая, в его рубашке… Свечи бросают длинные, мятущиеся тени на стол, по-студенчески сервированный яичницей, за которым они жадно едят…
Что ж: ночь – самое время для еды. Самое время, чтобы уничтожить глазунью из семи яиц с одной тарелки, запить свежезаваренным чаем «Бодрость»…
И еще ночь – время для задушевных разговоров.
– Я еще раз повторяю. Заявляю, в здравом уме и трезвой памяти: давай начнем все с начала. Снова – с нуля. Забирай нашего Николеньку, переезжай сюда, ко мне. У нас все получится. Будет как прежде. Лучше, чем прежде.
– Ох, Сенечка, не гони картину. Не спеши. Дай мне подумать. Осмотреться.
– Мы созданы для того, чтобы быть вдвоем. Жить вместе… Долгие, долгие годы – покуда смерть не разлучит нас.
– Я знаю. И я… Я с тобой согласна. Но… Но подожди.
– А ты… Знаешь… Я хочу тебе признаться… У меня тогда… У меня в тот день… В тот ужасный день… Одиннадцатого марта восемьдесят пятого… Когда убили твоих стариков и меня арестовали… У меня тогда с ней, с этой Милкой, ничего не было.
– Как?! – она обомлела. – Но ты же сам рассказывал!… Мне – сам рассказывал!…
– Да, рассказывал. И я действительно пришел к ней, и мы коньяк пили, а она потом кофточку сняла… Но я не рассказал тебе, что было потом.
– И?… Что было потом?
– Ну, она, в общем-то, в тот день соблазняла меня, и довольно успешно… А потом… – он усмехнулся. – Можешь считать, что я смирил свою плоть. Когда она взяла и поцеловала меня, я понял, что это все настолько… Настолько неправильно… И некрасиво по отношению к тебе… В общем, я встал с кресла, сказал «извини» – и ушел. По-моему, она рыдала… Но это уже ее проблемы… В общем, ничего у нас с Милкой не было. Не трахал я ее.
– Так когда же ты мне врал, чертов Казанова?! Тогда, в декабре, когда вернулся? Ты не говорил, что с ней был? Или ты сейчас мне врешь?
– Я никогда тебе не врал. Просто я не все тебе рассказывал. С купюрами рассказывал. С цензурой. Цензуру же в Советском Союзе пока никто не отменял, правда?
…А еще ночь – время для того, чтобы строить планы. И обсуждать текущие дела.
Часам к четырем дошла очередь и до охранника Сивоглотова.
Настя опять, теперь почти дословно пересказала Сене свой разговор с ним.
– Похоже, пустышка, – вздохнул Арсений.
– Похоже, что так… – согласилась она.
– Ладно. – решил Сеня. – Пока отложим. А завтра я к Валентинову пойду. К вашему бывшему шоферу. Тоже, конечно, шансов мало – но все-таки…
В то самое время, утром, когда Арсений и Настя спали утром, как убитые, на чужом диване в чужой квартире в Марьино, в кабинет следователя Воскобойникова входил посетитель.
Воскобойников вызвал его повесткой – с нарочным милиционером под роспись. Вызвал на девять утра. Так рано, чтобы тот не выспался, встал затемно, добирался из своего Загорска первой электричкой. А, может, и всю ночь не спал: ворочался, волновался… Воскобойников знал по своему многолетнему опыту: невыспавшиеся подследственные и свидетели – податливей. Они менее осмотрительны. Им с большим трудом дается вранье.
