Оксана после изгнания его из 17-ой лаборатории при встречах отворачивала голову или опускала глаза — не хотела здороваться. «Сердится, — понял Якин. — Ну, ничего. Это все-таки лучше, чем если бы она здоровалась и разговаривала равнодушно. Хоть какие-то чувства питает… Помирюсь!»
Помирились они в троллейбусе, возвращаясь с работы. Был час пик; их стиснула давка. Яков так энергично и так заботливо старался, чтобы Оксане было просторнее, так сдерживал возле нее напор пассажиров, что она смягчилась. Когда же Яков отпустил шутку по поводу непомерной толщины одного пассажира, она рассмеялась и подобрела окончательно. Они — впервые за все это время — разговорились.
В троллейбусе было жарко и душно, пахло потом.
— Знаешь что, пошли пешком, — предложил Яков. — Чего мы будем здесь толкаться?
Солнце еще не село, но затененные деревьями улицы уже подернулись предвечерней сизой дымкой. Гремели трамваи, спешили прохожие. Они свернули в парк. Правда, это был весьма окольный путь к Оксаниному дому, но «окольный путь к дому девушки — самый прямой путь к ее сердцу», — это правило Яшка усвоил еще в студенческие годы.
Он острил напропалую, рассказывал бывшие и не бывшие на самом деле истории. Оксана смеялась и уже тепло посматривала на него своими «карими очами». Когда проходили мимо фонтана, под развесистой струей которого мокли, взявшись за руки, серо-зеленые цементные мальчики с большой рыбой, Яков посмотрел на них и молча начал стаскивать с себя пиджак.
— Ты что? — поразилась Оксана.
— Так дети мокнут. Простудятся. Жалко… — невозмутимо объяснил он, показывая на фонтан.
— Ой! — Оксана, смеясь, даже уцепилась обеими руками за плечо Якина.
Словом, полный мир был восстановлен раньше, чем они дошли до середины парка.
Сперва разговор был шутливый, легкий. Потом как-то пришлось к слову — упомянули об институте. И Оксана неудержимо начала рассказывать, как у них в лаборатории было интересно, как той осенью однажды Алексей Осипович чуть не отрезал себе руку черной пленкой; а потом как Голуб и Коля — «Достань воробушка» улетали на Таймыр и Коля вернулся с отмороженными ушами; и как они испытывали первые образцы нейтрида; а Иван Гаврилович сейчас начинает какие-то новые интересные опыты…
Якин слушал — и увядал. Все его прогулочное настроение как-то испарилось, шутить больше не хотелось. Он шел рядом с разговорившейся Оксаной и молчал, чтобы не выдать своих чувств. Да и что он мог сказать?… Словом, вечер был испорчен; с Оксаной он распрощался холодно.
Нет, лучше в семнадцатую не показываться, а послать с лаборанткой записку.
После дневника Николая Самойлова у читателей могло сложиться одностороннее и излишне категорическое представление о его бывшем однокурснике и товарище Якове Якине. Дескать, это циник, халтурщик, недалекий рвач и так далее. Словом — нехороший человек. Отрицательный персонаж.
Конечно, это слишком поспешное суждение о Якове Якине.
Иные книги приучают нас очень упрощенно судить о людях: если человек криво усмехается — значит, он сукин сын; если герой улыбается широко и открыто, как голливудский киноактер, — значит, он положительный, хороший. В жизни все не так просто.
Если отбросить разные неприятные черты характера Якина — его позерство, неуместные цинические прибауточки, внешнюю несерьезность, — то можно выделить нечто самое важное, главное. Это главное — стремление Якина сделать большое, великое открытие, великое изобретение.
«Открывать» он начал еще в детстве. Лет девяти от роду, прочитав первую книжку по астрономии, веснушчатый второклассник Яша был потрясен внезапной идеей. Телескопы приближают Луну в несколько сот раз — значит, чтобы быстрее добраться до Луны, нужно выпускать ракеты и снаряды через большие телескопы! Тогда до Луны останется совсем немного — несколько сотен километров…
В седьмом классе, после знакомства с электричеством, у него возникла «спасительная» для общества мысль: человека, убитого током, можно оживить, пропустив через него ток в обратном направлении! Два месяца юный гений собирал высоковольтный выпрямитель. Жертвой этой идеи пал домашний кот Гришка…
Знакомство с химией родило новые мысли. Девятиклассник Якин спорил с товарищами, что сможет безвредно для себя пить плавиковую и серную кислоту. Очень просто: чтобы пить плавиковую кислоту, нужно предварительно выпить расплавленный парафин; он покроет все внутренности, и кислота пройдет безвредно; а серную кислоту нужно мгновенно запивать едким кали — произойдет нейтрализация, и ничего не будет… Хорошо, что вовремя не оказалось под рукой кислот.
Немало искрометных идей возникло в его вихрастой голове, пока он понял, что, для того чтобы изобретать, одних идей мало — нужны знания. И совсем недавно, год назад, он понял, что, для того чтобы изобретать, делать открытия, недостаточно иметь идеи и знания — нужны еще колоссальное упорство и мужество.
Он хотел изобретать — и… сам отказался от участия в величайшем открытии! Отказался, потому что струсил. Полтора года прошло с тех пор, но и теперь Яков густо краснеет, вспоминая о том нелепом скандале. Да, конечно, дело не в том, что тогда Голуб накричал на него и он, Яков, обиделся. Он не обиделся, а струсил…
Из окон высоковольтной лаборатории было хорошо видно левое крыло «аквариума», блестели две полосы стекол: «окна» семнадцатой лаборатории. По вечерам, когда там зажигали свет, Якин видел длинную фигуру Сердюка, мелькавшую за колоннами и бетонными параллелепипедами мезонатора. Размеренно расхаживал Голуб, мелькал белый халатик Оксаны… Были и какие-то новые фигуры — должно быть, пришли новые инженеры вместо него и Кольки Самойлова.
Что-то сейчас там делают? Голуб начал новую серию экспериментов с нейтридом. Вот бы и ему к ним… Теперь бы он работал как черт! Нет, ничего не выйдет: и он не пойдет к ним проситься, и они не позовут. Яков отвернулся от окна и взглянул на клетку, в которой стояли электроды на пластинке нейтрида.
«Так. Значит, будем испытывать в трансформаторном масле… Ничего! Я все-таки пробью эти черные пленки!» И Якин открыл дверь в клетку.
Иван Гаврилович действительно ухватился за осенившую его в ту лунную ночь идею: облучать нейтрид быстрыми мезонами. Как и следовало ожидать, первые недели опытов не дали ничего: нейтрид отказывался взаимодействовать даже с быстрыми мезонами. Что ж, это было в порядке вещей: профессор Голуб не привык к легким победам. Первые опыты, собственно, и нужны для уточнения идеи. Плохо только, что каждый безрезультатный опыт занимает очень много времени…
Начиналась осень. По стеклам лаборатории хлестали крупные дождевые капли, они расплывались, собирались в ручьи и стекали на цементные перекрытия. В зале было сумрачно от туч и серо от бетонных колонн и стен мезонатора.
Сердюк с двумя новыми помощниками возился у мезонатора. Оксана у химического шкафа перетирала посуду. Иван Гаврилович вот уже полчаса стоял у раструба перископа и задумчиво смотрел на тысячи раз виденную картину: острый луч мезонов, направленный на черный квадратик нейтрида, сизо-голубые в его свете бетонные стены камеры мезонатора.
«Нет, кажется, и этот опыт обречен… Что-то еще нужно додумать, а что — неясно». Напряжением мысли Иван Гаврилович попытался представить себе: маленькие ничтожные частицы стремительно врезаются в плотный монолит из нейтронов… «Нет, не то. Плохо, что не с кем посоветоваться. Сердюк? Он теперь кандидат наук, но… Конечно, у него золотые руки, он знает мезонатор,.как часы, но и только. Сейчас сюда бы Николая Самойлова с его фонтаном идей. — Голуб улыбнулся — У того есть идеи на все случаи жизни. Однако Самойлов с головой ушел в заводские дела».
Иван Гаврилович поморщился и на секунду прикрыл слезящиеся от напряжения глаза: ему показалось, что лучик мезонов начал плясать над пластинкой нейтрида…
Однако, когда он открыл глаза, лучик снова, необычно расплывался над самой поверхностью нейтрида. Теперь он стал похож на струйку воды, бьющую в стенку. «Что такое? Мезоны расплываются по нейтриду?»
