Однажды Вулф обнаружил в своем сапоге скорпиона я принялся подкармливать его, зачарованно наблюдая, как тот охотится, нанося молниеносные удары своим членистым хвостом и вонзая в жертву ядовитое жало. Эта тварь стала для него неким домашним животным, чем-то вроде собаки или кошки, и, казалось, узнавала его, хотя Питер и предупредил, что существо со столь примитивным мозгом ни на что подобное просто не способно. Однако с тех пор у них больше не возникало проблем с ворами.

В поселке у Питера было полным-полно друзей. Эти австралийцы умели хорошо работать и крепко пить. Жили тут и несколько европейцев. В своей основе все они были открытыми, жизнерадостными и смешливыми ребятами, охочими до нехитрых удовольствий, с именами-прозвищами вроде Вертикальный Пэдди, Вилли-Попрыгунчик, Убийственный Джек. Тут между людьми установились подлинно приятельские отношения, которые не так-то просто поддерживать в иной, более цивилизованной обстановке. Они еще не оторвались от земли и были в какой-то – еще не ясной для Вулфа – степени примитивны. Но поскольку ему хотелось жить с ними и он этого желания не скрывал, то они сошлись с ним так же быстро, как и он с ними.

– Это отличные люди, – отозвался о них Питер. – Они будут откровенны с тобой, если только ты не начнешь судить о них по их уголовному прошлому. Вот насчет этого они все очень чувствительны.

Как-то вечером они взяли Вулфа в свою компанию, подпоили и запихнули в комнату, где его уже ждала молодая женщина со светлыми глазами и волосами цвета воронова крыла. Она уже разделась, ее груди подрагивали. Женщина была такой молодой и красивой, что у него возникло щемящее чувство от сознания того, что не пройдет и года, как в этом жестоком мире от ее молодости и красоты ничего не останется.

Пока они занимались любовью, мужчины снаружи громко распевали народные песни, чтобы Вулф и женщина не опасались, что вырывавшиеся у них страстные стоны будут слышны сквозь тонкие перегородки.

Когда он приплелся домой, молодая аборигенка с непроизносимым именем еще не спала. Она поджидала его, зная, наверное, и о том, чем он занимался, и о том, что он притопает голодным. Она приготовила ему поесть, они выбрались наружу и расположились под усыпанным звездами ночным небом. Вулф сидел на ступеньках и молча ел, а девушка, пристроившись рядом, курила, замерев в этой неподвижной созерцательной позе, которая напомнила ему о Белом Луке.

Она рассказала ему, что принадлежит к племени кулинов – одному из древнейших в Австралии, что родилась и жила среди своих сородичей на юго-востоке, но потом ею овладела жажда странствий. Ей нравилось, когда ветер дует в лицо, а солнце светит в глаза. Однако в Лайтнинг-Ридже ей не остается ничего иного, как торговать своим телом. Теперь, разумеется, у нее появились деньги, и нет нужды делать что-то такое, чего ей не хочется. Это потрясающее ощущение.

Он почувствовал, что она ему очень близка, эта представительница чужой для него культуры на другом краю света, по-настоящему примитивная, как и его дед, но, в отличие от Белого Лука, совершенно не пугающая. Он испытал к ней симпатию, понял ее, осознав наконец, почему его с самого начала не коробило ее присутствие в доме отца.

Они разговаривали до тех пор, пока на небе не потускнели звезды и перламутровый свет утренней зари не окрасил вершины гор. Тогда она, поджав под себя ноги, заговорила о солнечных закатах. Из ее рассказа следовало, что ее народ считает закаты временем смерти, ибо именно по косым лучам заходящего солнца умершие кулины поднимаются на небо – обиталище мертвых.

Один раз, по ее словам, она наблюдала это собственными глазами. Ее очень старая бабушка умерла как раз на закате, и она видела, как бабушкин дух вышел из мертвого тела и отправился по лучам заходящего солнца вверх, поднимаясь выше птиц, выше горных вершин и даже выше ветра. И теперь в падающем на нее солнечном свете, в ласкающем ее ветре она чувствует присутствие своей бабушки.

Очарованный ее повествованием, Вулф заснул подле девушки, раскинувшись на ступенях отцовского дома.

Вулф наверняка остался бы с отцом и дольше, но тут его неожиданно «позвали» домой. Это не был вызов в прямом смысле, но он его почувствовал. В то утро он пробудился из-за приснившегося сна. Ему снился круживший высоко в небе ястреб. Он кружил так высоко, что снизу казался крохотной точкой. Ястреб постепенно спускался, минуя один воздушный слой за другим. Он опустился ниже вершин пурпурных гор, а затем еще ниже – в просторную красную долину, через которую из-за сдвига в скальном грунте пролегла трещина. Все ниже опускался ястреб, прямо в подземный мрак, туда, где в каменной пыли, стоя в просачивающейся в шахту воде, трудился Вулф. Встревоженный звуком рассекаемого крыльями воздуха, он глянул в глаза ястребу. И все сразу понял.

С отцом он попрощался на склоне Лайтнинг-Риджа. Солнце в ту австралийскую зиму более яркое, чем когда-либо, обволакивало его своими лучами, как мантией. Отец взял сына за руку, точь-в-точь как тогда, когда Вулф приехал сюда, и притянул к себе.

– Отлично, что ты побывал здесь, – сказал он, обняв его. – Я на это и не надеялся.

– Я понял, почему ты не вернешься домой, – отозвался на это Вулф.

Питер выпустил его из объятий.

– Вижу, что понял.

Последнее, что запечатлелось в памяти Вулфа, – это его отец, идущий в поселок, и его друзья вокруг него. Вулфу даже почудилось, будто он слышит едва-едва различимые звуки затянутой кем-то народной песни.

Белый Лук умирал, и именно это заставило Вулфа вернуться домой. Когда стало ясно, что он доживает последние дни, старика перенесли в его собственный вигвам, в котором ежедневно поддерживался порядок. В верхней части вигвама прорезали отверстие прямо над тем местом, где на ложе из оленьих шкур и медвежьего меха лежал Белый Лук. Рядом с ним горел огонь, в который периодически подбрасывали пучки ароматного сушеного шалфея. Вулф знал, что делается это для того, чтобы деду было легче вознестись на небеса.

В Элк-Бейсине стояло лето, но Белый Лук был по горло укутан в меха. Его часто била дрожь, как при лихорадке, хотя он не страдал ни одной из тех болезней, которые известны белым докторам.

– У меня счастливая судьба, – сказал однажды Белый Лук, когда внук сидел рядом с ним. – Большинство людей покидают свое тело только один раз, когда умирают. А у меня полеты происходили чуть ли не каждый день, когда бы я ни пожелал этого.

– Ты хотел, чтобы я тоже совершал их, не так ли, дедушка? – задал Вулф вопрос, над которым ломал голову все то долгое время, пока добирался домой.

Молчанию Белого Лука, казалось, не будет конца. Его глаза закрылись, а лицо, цветом напоминавшее воск, стало похожим на лик мертвеца. Вулфа уже начала охватывать тревога, но в этот момент губы деда шевельнулись.

– Да. Я хотел, чтобы ты пошел по проложенному мною пути, – произнес он наконец. – Мне потребовалось время, чтобы понять, насколько эгоистично было мое желание. Это единственный случай, когда я делал то, что говорило мне мое сердце, а не песня, пронизывающая мир. Очень уж сильным было это желание.

– Но, по-моему, мне тоже этого хотелось, – возразил Вулф. – Помнишь, как я уговаривал тебя взять меня снова в то место на плайе?

На губах Белого Лука мелькнуло некое подобие улыбки.

– Я все помню. Но, по-моему, ты просто хотел сделать мне приятное, – произнес он, повернув голову в сторону Вулфа. – Дай мне руку.

Вулф вложил свою ладонь в дедову, заметив, какая она холодная и сухая.

– Я чувствую твою силу, Вулф, – и я вижу, что твой путь лежит в ином направлении.

– В каком?

– Не знаю.

Однако у Вулфа после этих слов осталось впечатление, что ответ хорошо известен его деду, умелому ткачу, способному проследить хитросплетения каждой нити даже после того, как ткань уже соткана.

– Помнишь наше путешествие в Страну мертвых? – спросил его Белый Лук.

– Конечно, помню.

– Каждое путешествие, каждый полет начинается с пересечения моста. Это не обязательно должен быть настоящий мост.