Возвратившись, кидаю обе банки в мусорное ведро, где таких банок навалом. Сомнительно, чтоб на эти две обратили внимание. И покидаю дом.

Несмотря на все оттяжки, как раз вовремя. Потому что китайчонок уже направляется ко входу. Исчезаю незамеченным.

Подныриваю под штору и различаю силуэт Мэри в дверях, она все еще любуется пожаром. Шепотом произношу ее имя. Она подбегает ко мне.

— Джонни! — Она радуется моему появлению, как никогда никто не радовался. — Я чуть не умерла от волнения, пока тебя не было.

— Это все новости? — Я крепко обнял ее уцелевшей рукой. — А я ведь передал шифровку!

— Шифровку! — Конечно, эта ночь меня измотала — и умственно, и физически, но только напрочь заторможенный тупица не заметил бы, что его сейчас впервые за всю жизнь удостоили комплимента. Я, однако же, не заметил.

— Ты ее передал?! Как здорово, Джонни.

— Повезло. Смекалистые ребята на австралийском судне. Теперь оно на полпути в Лондон. А затем грянут события. Какие — не знаю. Если поблизости есть британские, американские или французские военно-морские силы, они за несколько часов подтянутся еще ближе. А может, воздушный десант из Сиднея. Не знаю. Знаю другое: если они не поспеют вовремя...

— Ш-ш-ш... — Она приложила палец к моим губам. — Кто-то идет.

— Надеюсь, вы простите нас, миссис Бентолл? — провозгласил профессор масляно-озабоченным тоном, от которого меня, наверняка, стошнило бы, кабы и без того не было тошно. И все же нельзя было не восхититься его грандиозным талантом притворщика. — Хотелось узнать, все ли у вас в порядке. Надо же случиться такому! Беда, просто беда! — Он погладил плечо Мэри с отеческой нежностью — жест, который пару дней назад оставил бы меня равнодушным. Потом поднял фонарь повыше, чтоб получше видеть меня. — Всеблагие небеса! Вы отвратительно выглядите, мой мальчик. Как себя чувствуете?

— Иногда мне неможется по ночам. Но только по ночам, — мужественно ответствовал я, отворачивая в сторону лицо, будто фонарь меня слепит.

Ведь Визерс-пун мог унюхать алкогольные пары. — К завтрашнему дню приду в себя. Ужасающий пожар. Стыжусь, что не смог прийти вам на помощь.

Откуда он взялся?

— Чертовы китайцы! — прорычал Хьюэлл. Он маячил на заднем плане, посверкивая глубоко посаженными глазами из-под густых бровей. — Раскуривают свои трубки, кипятят на спиртовках чай. Сколько раз я их предупреждал!

— Вопреки всем запретам, — раздраженно подтвердил профессор, — о чем они прекрасно знают... Ладно, нам здесь недолго оставаться, переспят в сушилке. Не стоит вам очень огорчаться на сей счет. Ну, мы пошли. Чем помочь вам, мое сокровище?

Вряд ли он адресовался ко мне. Посему я со стоном опустился на подушку. Мэри поблагодарила его и сказала:

— Ничем.

— Что ж, спокойной ночи. Приходите поутру на завтрак, когда вам заблагорассудится. Бой вас обслужит. А мы с Хьюэллом уйдем рано. — Он хмыкнул. — Археология как наркотик. Вкусивши ее однажды, из крови не вытравишь никакими силами.

Обласкав еще разок плечо Мэри, он отбыл. Мэри сообщила наконец, что они вернулись в профессорский дом. Тогда я сказал:

— Как я уже говорил до перерыва, помощь явится, но явится поздно, нам самим надо спасать свою шкуру. Как насчет спасательных поясов? Как насчет средств против акул?

— Странноватый дуэт, правда? — прошептала она. — Распустил старый козел свои лапы!.. Все, что ты сказал, сделано. Неужели, Джонни, нам придется?

— А ты, черт побери, сама не понимаешь?

— Да, но...

— Бежать сухопутным путем невозможно. Мешают горы в одной стороне, отвесные скалы — в другой, проволочные заграждения и китайские боевики на промежуточных рубежах. Туннель? Три-четыре здоровяка могли бы огнем и мечом пробиться сквозь него. Но при моем самочувствии на такой рейд уйдет неделя.

— А с помощью взрывчатки?.. Тебе ведь известно, арсенал и...

— Господи, спаси нас и помилуй! — только и промолвил я. — Твое неведение ни в чем не уступает моему. Спелеология с применением взрывчатки — ложное искусство. Если мы не обрушим на себя своды туннеля, то закупорим выход из него. Тогда нашим приятелям представится возможность накрыть нас к своему превеликому удовольствию посреди ловушки. Лодка исключается., Лодочники спят неподалеку от нее. В распоряжении Визер-спуна и Хьюэлла доблестный капитан Флекк. С другой стороны, флот энергично страхуется от воображаемого врага на суше — ограда, стража и прочее.

— Неужели морские подступы к базе оголены?

— Уверяю тебя, даже чайку, приблизившуюся к бе-Регу, засекут их радары, сопряженные со скорострельными орудиями... Единственное, что мне претит... не хочется оставлять здесь ученых и их жен. Но я не представляю себе, каким образом...

— Об ученых ты ни разу не заикнулся, — поразилась она.

— Разве? Значит, полагал, что их присутствие очевидно. Может, я не прав. Может, я ошибался. Но, Господи, зачем же тогда содержать их жен.

Гипотетическая ситуация такова: флот разрабатывает или апробирует на острове замысел чрезвычайной важности. Седовласый людоед хочет приобщиться к этой идее. Судя по его последним высказываниям, его цели именно таковы. Заполучив искомое, он воспользуется пленниками как средством давления на закулисных интеллектуалов, вынуждая тех воплотить идею. Зачем? Не ведаю, но уверен, во имя зла. — Я неуклюже выбрался из кровати, сбросил пижаму. — Восемь жен, восемь ученых. Жены — явный инструмент воздействия на мужей. Иначе Визерспун не стал бы их кормить, не стал бы тратиться — разве что на пару унций свинца, по аналогии с настоящим Визерспуном и остальными. Сей муж не предрасположен к. сантиментам. До сумасшествия бесчувствен. В общем, где жены, там и мужья. Не стал бы нас полковник Рейн посылать на Фиджи ради ознакомления с танцем хула-хула.

— Не путай Фиджи с Гавайями, — прошептала она.

— О Господи! — сказал я. — Женщины всегда остаются женщинами!

— Я ведь шучу, мой клоун. — Она обвила мою шею руками, прижалась ко мне. Руки были холодны, тело сотрясала дрожь. — Мне ведь только и остается, что шутить. Не могу всерьез говорить об этом. Я-то считала себя профессионалкой, и полковник Рейн тоже. Считала, а теперь перестала. Слишком много в нашем деле бесчеловечного расчета, полного равнодушия, абсолютной неразборчивости в вопросах добра и зла.

Единственный действующий критерий — выгода. Беспричинно убитые мужчины... И мы... Зря ты воображаешь, будто нам есть на что надеяться... И эти несчастные женщины... Особенно эти женщины. — Она замолчала, судорожно вобрала в легкие воздух и попросила шепотом:

Расскажи мне еще раз о нас с тобой, и об огнях Лон> дона, и...

И я ей рассказал, рассказал так убедительно, что и сам чуть не поверил, и она, кажется, тоже: притихла ведь. Но когда я поцеловал ее, губы были холодны как льдинки, и она отвела их, уткнувшись лицом мне в плечо. Так мы стояли с минуту. Потом, как бы повинуясь синхронному импульсу, мы отодвинулись друг от друга и стали прилаживать спасательные пояса.

Останки барака являли теперь багровое пепелище под мрачным, затянутым небосводом. Профессорское окно по-прежнему светилось. Готов держать пари, спать в эту ночь он не собирался. Зная его достаточно хорошо, ну, хотя бы настолько, насколько я его узнал, можно было поручиться: тяготы бессонной ночи для него ничто в сравнении со сладостным предвкушением грядущих дневных удовольствий.

Едва мы вышли, начался дождь. Крупные капли с шипением ложились в догорающий костер. Более подходящих декораций не придумаешь! Никто нас не видел. Потому что увидеть нас можно было разве что с десяти футов. Мы проделали вдоль берега лолторы мили в южном направлении. Приблизившись к помещению, где прошлой ночью копошились подчиненные Хьюэлла, свернули к морю. Ярдов через двадцать мы были в воде по пояс. Так и передвигались: наполовину вброд, наполовину вплавь. Но вот место, откуда сквозь завесу дождя с трудом можно различить скалу. Здесь начинается колючая проволока. Мы взяли курс туда, где поглубже, удалившись ярдов на двести.