– Полагаю, вы здесь, чтобы помочь мужу расследовать причины пожара, – сказала Дзюнкецу-ин, усиливая подозрения Рэйко. Раз ее участие в деле не разглашалось и посетить храм она могла, как все женщины, по религиозным соображениям, то какие основания у настоятельницы предположить подобное, не зная об их с Хару беседе? – Позвольте и мне посодействовать.

– Собственно, я прибыла выяснить, замешана ли Хару в поджоге и убийствах, и если да, то каким образом, – призналась Рэйко.

Дзюнкецу-ин улыбнулась шире. У нее были острые, слегка скошенные внутрь зубы, придававшие улыбке хищное выражение.

– Уж Хару-то я знаю как облупленную. Поговорим в моих покоях. – И настоятельница повела рукой в сторону узкой улочки.

– Вообще-то мне хотелось бы встретиться с ее подругами. – Рэйко понимала, что храмовые власти постараются подстегнуть интерес следствия к Хару, чтобы покрыть истинного виновника пожара и не допустить вмешательства во внутренние дела секты. Значит, словам бонз нельзя доверять – им проще и удобнее свалить все на сироту, пожертвовав ею ради своих интересов. – Может, вы просто проводите меня до приюта? Мне неловко вас утруждать.

– Ничего, – сказала Дзюнкецу-ин, все еще улыбаясь, но теперь с твердостью во взгляде. – Я с радостью расскажу вам все, что потребуется.

Монахини обступили Рэйко со всех сторон. Мысль о том, что она будет ходить где заблагорассудится, им явно претила. Рэйко уже подумывала воспользоваться положением Сано и приструнить Дзюнкецу-ин, однако не рискнула. Слишком уж смело было бы действовать от лица мужа, но без его ведома.

По ту сторону аллеи прошли двое следователей, посланных Сано; к их помощи Рэйко тоже не могла прибегнуть, чтобы не поставить в неловкое положение слуг двух господ. К тому же противление чиновникам секты могло навлечь неприятности на Сано.

– Хорошо, – ответила Рэйко, позволяя настоятельнице увлечь себя по дорожке. Может, она все же узнает что-нибудь важное.

Их путь лежал в тенистом полумраке, между укрытых деревьями зданий, у которых Дзюнкецу-ин ускоряла шаг, словно боясь, что ее спутница как следует осмотрится или заговорит с проходящими мимо монахинями.

– А вот и наша обитель, – проговорила она, подводя Рэйко к уменьшенной копии монастыря Дзодзё.

Наконец они расположились в одной из комнат наверху, обставленной с аскетической простотой. За раздвинутыми ставнями располагалась веранда с видом на соломенные крыши остальных строений. Служанка разливала чай. В углах, точно безмолвные стражи, расселись монахини. Только теперь Рэйко заметила, что серое кимоно настоятельницы в отличие от грубых монашеских одеяний сшито из тонкого хлопка с едва заметным волнистым узором, да и ходила она не босиком, а в белых, без единого пятнышка, носках.

– Что же проповедует секта Черного Лотоса? – спросила Рэйко, желая узнать, какие обряды позволили ей снискать признание у народа и что за доктрины разрешают настоятельнице обходить заповедь о попрании мирского тщеславия.

– Наш земной путь преисполнен страдания, – напыщенно изрекла Дзюнкецу-ин. – Страдание происходит от низменных страстей. Избавляясь от них, мы можем прекратить страдать и достигнуть нирваны. Нужно лишь следовать правильному пути...

"Да это постулаты проповеди о четырех благородных истинах! – догадалась Рэйко. – Основы буддийского вероучения".

– Мы верим, что каждый человек способен достичь нирваны и полностью уподобиться Будде, просветленному и всесильному. Заучивание и многократное повторение сутр Черного Лотоса, а также медитация на их темы делают нас сопричастными истине, сокрытой внутри. Чтение сутр подчиняет наш жизненный уклад цели высвобождения энергии, таящейся в сфере неосознанного, где мы можем уловить законченную суть священного текста. Возникающее понимание сродни мистическому взаимопроникновению верующего и сутры, в результате которого он приближается к нирване и сам становится буддой.

– Мне незнакомы сутры Черного Лотоса, – сказала Рэйко. – Они имеют отношение к знаменитым, почитаемым в большинстве других сект сутрам Лотоса? О чем в них говорится?

– Сутры Черного Лотоса – древние, уникальные стихи, обнаруженные нашим наставником. В них утверждается, что верный путь к просветлению состоит из бесконечного множества параллельных, пересекающихся, сходящихся и расходящихся путей, объединяемых в один, и что лишь первосвященник Анраку, бодхисатва Неисчерпаемой Силы, определит, какой из них нам суждено выбрать. – Здесь настоятельница беспокойно заерзала. – Однако все это сложно, объяснение требует немалого времени, а постижение – кропотливого умственного труда. Вы ведь, как я полагаю, хотели узнать о Хару и о пожаре?

– Да, – ответила Рэйко.

От нее не укрылось желание настоятельницы увести разговор от доктрины Черного Лотоса, напоминающей сплав традиционной религии с новой философией. В секте Чистой Земли, представляемой храмом Дзодзё, чтили одноименные сутры и верили, что постоянное призывание Амиды, Будды Неизмеримого Света, помогает людям спастись. Поклонники дзен-буддизма, популярного среди самураев, медитировали ради внезапного прозрения – сатори. Черный Лотос больше всего напоминал секту Нитирэн Сёсю, основанную около четырехсот лет назад одним истовым проповедником и все еще популярную в народе. Последователи Нитирэна твердили слова сутр Лотоса, чтобы достичь просветления. Рэйко читала их и поняла, что никакой тайной истины, которую нельзя было бы выразить словами, в них не содержится. Впрочем, молящимся не обязательно вникать в смысл сутр для того, чтобы самосовершенствоваться. Скорее всего так обстояло дело и с сутрами Черного Лотоса.

Не увидев в практике секты ничего из ряда вон выходящего, Рэйко удивилась, отчего Дзюнкецу-ин отказалась ее обсуждать.

– Я пытаюсь представить, что произошло с Хару после ее отхода ко сну вечером накануне пожара, – молвила она. – Мне нужно знать, видел ли кто ее ночью, до прибытия пожарной бригады?

Настоятельница на миг презрительно поджала губы.

– Хару и вам говорила, что ничего не помнит? Вынуждена вас предупредить: не стоит верить ее россказням. Несмотря на смазливую мордашку, притворства ей не занимать. Если она вам сказала, что пошла спать, как было велено, знайте: она солгала. Ее лживость, строптивость и дерзость всегда доставляли нам массу хлопот. Девчонка нарушает правила без зазрения совести: болтает во время священных обрядов, не выполняет обязанностей, таскает еду из кладовок. Неуклюжа, заносчива, вечно крутится там, куда сиротам ходить запрещено... – Голос настоятельницы дрожал от негодования. – Стоит ее уличить в чем-то, она все отрицает. По утрам сестрам приходится силой вытаскивать ее из постели к молитве, а по ночам она дожидается, пока все заснут, и сбегает из приюта. Вечером перед пожаром было точно так же.

– Откуда вы знаете? – взволнованно спросила Рэйко.

Нарисованный настоятельницей портрет противоречил ее мнению о девушке, равно как и собственным словам Хару, в которых она представала благодарной, преданной благодетелям и покладистой во всех отношениях сиротой. Утверждение о том, что Хару самовольно покидала спальню, также не соответствовало данной ею хронике событий. Слыша рьяные заверения настоятельницы, Рэйко поневоле задумалась: а нет ли у Дзюнкецу-ин личных мотивов очернить Хару в ее глазах?

– Вы это видели?

– Нет, – ответила Дзюнкецу-ин. – Что я, нянька, следить за сиротами? – обронила она спесиво. – Ее поймала храмовая стража, когда она бегала ночами по округе. Оказалось, девчонка путается с послушниками. Мы уже засомневались, что Хару вообще пригодна к монашеской жизни. Именно поэтому ее до сих пор не взяли в послушницы. – Настоятельница злорадно усмехнулась. – Сдается мне, Хару вряд ли поведала вам, почему она, вполне взрослая для принятия пострига, до сих пор обитает в приюте?

Теперь и Рэйко заметила эту странность. Сочтя Хару ребенком, она даже не задумалась, почему та не дала монашеского обета, к чему, по ее словам, стремилась. Да, девушки низших сословий бывали сведущи в плотской любви. Но чтобы Хару, пусть зрелая физически, намеренно совращала послушников?.. Рэйко ужаснулась, едва подумав об этом. Возможно ли, чтобы Дзюнкецу-ин оболгала ее? Неужели она, Рэйко, упустила что-то из их разговора? Неужели чутье сыщицы подвело ее после затянувшегося отпуска?