И тогда они заговорят иначе.

Хитро притворяясь, они напомнят победителям о снисхождении к побежденным. О милосердии, издавна присущем христианским народам. Они попросят справедливости и начнут жаловаться на превратности судьбы. А в заключение объяснят всем и каждому, что ислам – самая мирная религия на Земле…

– Анастасия Петровна, – раздался веселый голос Мещерского у нее за спиной. – Почему так мрачно смотрите вы на крымские берега?

– Вспоминаю одну инструкцию господина Турчанинова.

– О чем это?

– Про мусульман плохих и хороших.

– Да ну их к лешему! – рассмеялся адъютант светлейшего. – Взгляните лучше на мою добычу.

Аржанова обернулась.

Хотя на щегольский кафтан молодого офицера кое-где насел птичий пух, а ботфорты почти до колен испачкались в грязи, чувствовал он себя превосходно. Секунд-ротмистр держал за серые перепончатые лапки не очень большую, немного похожую на утку птицу весьма необычной расцветки – ярко-оранжевой. Она, вися вниз головой, пыталась освободиться и изредка хлопала бело-зелено-оранжевыми крыльями.

– Ничего подобного никогда не видела! – призналась Анастасия.

– Я – тоже, – сказал Мещерский, – великолепный экземпляр, не правда ли?

Он поднял птицу повыше, чтобы курская дворянка могла рассмотреть ее во всех подробностях. Птица, воспользовавшись этим, сделала рывок вверх и ущипнула адъютанта светлейшего за полу кафтана.

– Как вы ее поймали? – спросила Аржанова.

– Дело в том, что я не ловил. Она сама пошла в руки. Прямо у гнездовья… Такое вот доверчивое, непуганное существо. А еще мы с солдатами подсрелили шесть серых уток.

– Значит, охота была удачной?

– Вполне.

– Поздравляю.

– Это – вам в подарок, – Мещерский протянул оранжевую птицу Анастасии. – Крымская диковинка…

– И что с ней делать? – Аржанова продолжала рассматривать трофей секунд-ротмистра, но не спешила брать его в руки. – Убивать жалко. Давайте мы ее отпустим…

На лице молодого офицера тотчас отразилась обида, и она поторопилась добавить:

– Я пошутила, Михаил…

– У вас же был талисман в прошлой поездке, – сказал Мещерский. – Древнегреческая камея с профилем богини Афины-воительницы, подаренная к тому же татарином… Почему бы и теперь нам не обзавестись чем-то вроде талисмана… Нужна необычная, но сугубо крымская вещь. Эта птица – странная и очень красивая. Тем более, пришла сама…

– Птица-талисман?

– Думаю, такое возможно.

Аржанова не первый день знала начальника своей охраны. Иногда его посещали абсолютно невероятные фантазии. В сентябре 1780 года, когда они прибыли в Гёзлёве, там разразился сильнейший шторм, длившийся три дня. Так молодой кирасир захотел именно в это время искупаться в море, прыгнуть в бушующие волны со скалы. Но она не разрешила. У них произошла первая ссора. На счастье, вечером к ним приехал Микис Попандопулос, резидент русской разведки в Крыму. Их обязали кое в чем ему подчиняться, и греческий коммерсант завершил бессмысленный спор жестким приказом.

До сих пор Аржанова пребывала в уверенности, что нервный срыв случился у Мещерского от непривычной обстановки. Тогда всю неделю они ездили в степь искать потайные татарские колодцы. А степь, она действует на русского человека как наркотик. От безграничности ее безжизненного пространства у него начинается головокружение, потом – тоска, затем – приступ неуправляемой энергии.

Теперь коварная крымская степь, хотя и не безжизненная осенняя, а зеленая весенняя, снова лежала перед ними. Едва ли Мещерский боялся ее. Он был человеком не робкого десятка. Но что-то непредсказуемое и вместе с тем почти неотвратимое, уже пережитое им здесь, могло смущать секунд-ротмистра.

– Ладно, – сказала Аржанова. – Посадим птицу в клетку, где раньше находились куры. Все равно, сейчас она пустует.

– Очень хорошо, – отозвался молодой офицер.

Впоследствии они выяснили, что адъютанту светлейшего попалась огарь, вернее, селезень огари, о чем свидетельствовала узкая черная полоска на его желтой шее. Редкий вид из отряда гусеобразных, крымский эндемик, огарь зимует в Африке, но в апреле возвращается в родные края. В присивашских степях птицы сбиваются в пары, устраивают гнездовья, откладывают 8-10 яиц и высиживают птенцов. Кормятся они водными растениями и животными. Правда, Апельсин – так назвала Анастасия подарок Мещерского – ел и размоченный хлеб, и сваренные вкрутую порубленные яйца, и даже творог.

Пока его помещали в клетку, селезень вел себя буйно: больно щипался, бил крыльями, издавал грозные гортанные крики. Угощение в виде кусочков сдобной булки, предложенное ему курской дворянкой, он поначалу отверг. Но она продолжала держать их на ладони, и Апельсин вскоре передумал. Он жадно проглотил несколько кусочков и стал ждать продолжения, глядя на хозяйку немигающим черным круглым глазом. Анастасия улыбнулась: все получилось, как всегда. Обычно животные сперва яростно сопротивляются ей, затем привязываются на всю жизнь.

Оранжевая птица находилась в центре внимания довольно долго. Аржановцы и кирасиры обсуждали ее экстерьер, поведение и дальнейшее использование. Желания прирезать красавца не возникло ни у кого. Наоборот, говорили о том, даст ли огарь потомство, если скрестить селезня с домашней уткой или с гусыней.

Обед поспел, и люди сели вокруг костра на ковры, положенные прямо на коричнево-серую землю Чонгара. Приготовленные по-охотничьи утки – разрубленные на куски и на шампурах поджаренные над костром – имели нежное, но немного отдающее вкусом морской воды мясо. Сивашских птиц заели пшенной кашей, запили чаем и стали собираться в дорогу.

Перешеек уже вовсю заливали нагонные волны.

Не то, чтобы они покрывали сушу полностью, но переодически перекатывались через нее, повинуясь ветру, который по-прежнему дул с востока на запад. Дорога утратила свой привычный вид. Колея то скрывалась под водной рябью, то обнажалась вновь, Края ее осыпались вниз и добавляли воде коричневого цвета, замутняя ее мельчайшими частицами почвы.

Переменчивая картина бегучих этих вод, наступающих на перешеек, почему-то сильно напугала лошадей. Они не хотели спускаться с обрыва, сопротивлялись понуканиям и даже поднимались на дыбы. Кирасирам пришлось спешиться и вести коней вповоду. С упряжными поступили точно так же. Аржановцы вылезли из повозок и пошли рядом с ними, подбадривая животных криками и ударами кулаков по бокам и спинам.

Однако такие меры не подействовали на великолепного Алмаза.

Не доходя сажень пяти до воды, он чуть не вырвался из рук сержанта Чернозуба, державшего поводья сразу двух лошадей: своего могучего каракового жеребца по кличке Бурелом и изящного серого «араба». Спокойный и неповоротливый Бурелом лишь косился на буйного соседа и упирался молча. Алмаз же тревожно ржал, бил копытом в землю, приплясывал на месте, но вперед тоже не шел.

Аржанова остановила весь обоз. Поспешно переодевшись в экипаже, накинув кирасирский кафтан и камзол, она взяла хлыст и спрыгнула в коричнево-серую жижу.

– От шо за бовдур такый, ваш-выско-бродь! – пожаловался ей Чернозуб. – Зовсим не слухается мэне…

– Крепко держи его под уздцы, – приказала Анастасия.

Концом хлыста, снабженным петелькой из твердой кожи, она медленно провела по лбу Алмаза. Он, тотчас задрав голову, отшатнулся, но, удерживаемый рукой сержанта, далеко уйти не смог. Столь же медленно Аржанова коснулась хлыстом его раздувшихся от страха ноздрей, потом – бархатных губ, потом – подбородка, потом – ганашей, и наконец – плеча. Удара не было, но Алмаз вздрогнул.

– Ну? – спросила она у жеребца. – Ты вспомнил?

– А то як же ж! – ответил за него великан-кирасир и передал поводья молодой женщине.

«Араб» топтался на месте, прядал ушами, всхрапывал, но не отводил от хозяйки выкатившегося из орбиты огненного глаза. Анастасия засунула хлыст в сапог, вставила ногу в стремя и поднялась в седло. Ежедневные тренировки в Аржановке позволили ей сделать это быстро и уверенно. Она разобрала поводья, слегка тронула бока лошади шпорами: