Кстати, говоря, к уроку иностранного языка можно приступать хоть сейчас. Но вот новое одеяние она сразу дать им не может. В наличии пока имеется лишь три комплекта мужских восточных нарядов, остальное придется покупать на базаре. Вообще оборот россиян и крымчан выльется в приличную сумму. Ведь потребуется не только одежда, но, например, арба, мажары, седла, упряжь, кое-какая домашняя утварь и даже оружие – те же излюбленные татарами кинжалы, которые многие носят тут за поясами. Однако она пойдет на траты. В противном случае делать им на полуострове больше нечего.

Сержант Чернозуб выступил вперед, оглянулся на рядовых, что сидели, уныло повесив головы, и понес на своей неподражаемой русско-украинской «мове» такое, отчего Анастасия чуть дара речи не лишилась. Оказывается, снять превосходный кирасирский мундир, государыней императрицей им присвоенный, никак невозможно, косу – красу и гордость каждого солдата – вовеки они не отрежут, татарские ичиги вместо ботфортов не наденут, ибо перечисленное есть не что иное, как унижение российского воинства, проклятых басурманов шесть лет кряду, от 1768 до 1774 года, на полях сражений громившего!

Нешуточные страсти улеглись лишь под вечер, после криков и споров, по накалу прежде в команде «ФЛОРЫ» немыслимых. Согласились верные слуги и доблестные солдаты выполнить таковую прихоть госпожи Аржановой исключительно из уважения к ней и веры в ее предвидение…

Яркие краски восточного базара всегда нравились Анастасии.

Она с удовольствием посещала эти шумные, изобильные торжища, даже не собираясь делать там покупки. Загадочная для европейца мусульманская жизнь, сотканная из контрастов: роскошь и нищета, пышное многообразие и унылая одинаковость, – проявлялась здесь с наибольшей убедительностью. Старинный, широко раскинувшийся в юго-западной части Бахчисарая «Ашлык-базар» тоже нес в себе эти черты. Неспешно гуляя по торговым рядам, Аржанова только приглядывалась и прислушивалась. Все-таки она отсутствовала полтора года. Сейчас требовалось восстановить прежние ощущения от мира, бесконечно чуждого, далекого.

Солнце припекало совсем по-летнему.

В белой накидке «фериджи» с капюшоном, закрывающим голову и лицо, с просторными рукавами и длинными полами, в которые татарские женщины заворачивались так, что фигуры их скрывались полностью, в шелковых шароварах и желтых туфлях с загнутыми вверх острыми носами, на каблучках, русская путешественница почти ничем не отличалась от других посетительниц «Ашлык-базара». Ее охрана состояла лишь из трех человек – столько они имели комплектов восточной мужской одежды.

Впереди шел князь Мещерский в темно-лиловом кафтане и пестрой чалме, с турецким кривым кинжалом «бебутом» за поясом и «камчой» – длинной плетью в руке. Успешно подражая татарам, он иногда выкрикивал: «Ёлла! Ёлла!» – «Дорогу! Дорогу!» На три шага позади Аржановой двигались, устрашая местных жителей своим ростом и видом, два кирасира: сержант Чернозуб и капрал Ермилов. Их одежда, обычная для крымских степняков, заключалась в полосатых кафтанах, полотняных штанах и островерхих войлочных шапках.

Они миновали ряды здешних аристократов-богатеев – ювелиров и ковровщиков – и подошли к среднедостаточным торговцам: кожевникам, табачникам, гончарам, кузнецам. Их лавки теснились одна возле другой, похожие на большие дощатые клетки – без окон, без дверей, без прилавков. Как правило, хозяин, человек выше средней упитанности, сидел, поджав ноги, на коврике перед лавкой. Его работник – худой и бедно одетый – действовал внутри ее, показывая покупателям приемы ремесла.

Например, у гончара они увидели не только полки с десятками тарелок, чашек, блюд, кувшинов и кувшинчиков, но и сам гончарный круг. За ним работал молчаливый «усто» – мастер. Влажными, коричневыми от глины ладонями он формировал очередное свое произведение – чашу весьма затейливой формы и с толстым ободком по краям.

Кузнец не собирался маскировать шумную, покрытую пеплом и золой мастерскую с наковальней, горном, мехами-поддувалом. С молотом в правой руке он готовился нанести удар по раскаленной заготовке для лопаты, держа ее черными большими щипцами на такой же черной наковальне. По его сигналу два помощника – изможденные, закоптелые татары в тюбетейках – налегали на длинный рычаг мехов. Воздух со свистом вырывался оттуда, и заготовка вспыхивала ярко-алым цветом. Молот бил по ней, в стороны летели искры.

Торговые ряды вели, как и положено, к харчевне. Зал ее, кухня, очаг – все находилось на виду. На деревянном полу стояли маленькие столики, окруженные плоскими подушками «миндер». На полках у одной из трех стен высились стопки синих тарелок, латунных джезв, сверкали начищенными боками огромные кастрюли из белого металла. Бородатый повар ловко поворачивал над очагом вертел с бараньей тушей, уже зажаренной, покрытой золотистой корочкой. Но внимание русских путешественников привлекло другое – объемистая стеклянная бутыль с мутноватой белой жидкостью.

Сержант Чернозуб остановился, как вкопанный, и четко произнес: «Это – буза!» Конечно, он не ошибся. Он сохранил наилучшие воспоминания о крымско-татарском национальном напитке. Его в количестве, нужном для утоления жажды двадцати человек, в прошлый раз прислал госпоже Аржановой в подарок каймакам округа Гёзлёве Абдулла-бей. Хозяин харчевни тут же вышел навстречу посетителям. Он объяснил, что буза у него – свежайшая, приготовленная на этой неделе, и стоит недорого – пол-акче за кружку. Эту кружку он продемострировал. Ее размер показался сержанту вполне подходящим и он вопросительно посмотрел на вдову подполковника.

Законы шариата категорически запрещают мусульманкам не то, чтобы заходить, но даже приближаться к заведениям, подобным харчевне или кофейне. Потому Анастасия бросила свой кошелек Чернозубу и поспешно отступила подальше. Она заняла позицию у лавки со сладостями напротив харчевни и оттуда наблюдала, как кирасиры дегустируют бузу. Судя по их реакции, напиток оказался просто изумительным.

У лавки Аржанову стал занимать разговором продавец сладостей, темпераментно повествуя о своих товарах: нуге, халве, шербете, рахат-лукуме. Она вслушивалась в его речь, отмечала про себя особенности произношения и некоторые грамматические ошибки. Молчание покупательницы не смутило торговца. Нырнув куда-то за лотки, он достал кисть сушеного черного винограда и почти насильно вложил ее в руки Анастасии.

В рассеянности она отщипнула несколько ягод.

В это время среди людей, толкавшихся перед лавками, появились два дервиша.

Их головные уборы – высокие серовато-желтоватые поярковые колпаки – Аржанова увидела еще издалека. Теперь они остановились перед харчевней. Одежда их была своеобразной: серовато-беловатые балахоны длиной до пят, сильно расклешенные, стянутые на талии широкими черными поясами, и короткие куртки поверх них того же, серовато-беловатого цвета. Молодой дервиш с едва пробивающейся бородой и усами перебирал четки. Его товарищ, возрастом гораздо старше и ростом поменьше, держал небольшой деревянный ящик с крышкой. Сосредоточившись, Аржанова прочитала надпись на нем. Тарикат мавлавийа (братство «вертящихся» суфиев. – А. Б.) просил мусульман пожертвовать толику средств на возведение их обители в пригороде Бахчисарая Салачике.

Кирасиры в восточных кафтанах, пьющие бузу из массивных глиняных кружек, представляли собой живописную, приметную группу. Молодой дервиш с четками вежливо обратился к ним с просьбой о подаянии. Князь Мещерский ничего не понял, но на всякий случай кивнул. Это послужило сигналом к выступлению. Оба дервиша дружно затянули молитву на тюркско-татарском:

– О те, которые уверовали! Вспоминайте Бога частым упоминанием и прославляйте Его утром и вечером! Он – тот, который благословляет вас, и ангелы Его, – чтобы вывести вас из мрака к свету. Он – милостив к верующим![24]

Исполнив отрывок два раза подряд, дервиши подали русским путешественникам ящик, и сержанту Чернозубу пришлось бросить туда три турецких серебряных пиастра. Монеты блеснули на солнце. Дервиши увидели их и, наверное, быстро пересчитали общую сумму на местную валюту. После этого они в знак особой признательности низко поклонились кирасирам, прижав руку к сердцу.