— Да.

— И если ты ее потеряешь…

Она окинула взглядом стены — это был их дом, казалось, она указывает и на спящих детей, и на свой выпятившийся живот.

— Ты все взвесил?

— Да. — На этот раз в голосе его послышалось раздражение. Он делал над собой усилие, чтобы не взорваться. Когда он слушал всех и вся, пел с чужого голоса, трепетал, едва кто-нибудь из вышестоящих нахмурится, верил в Мейпл-стрит и «Загородный клуб», — тогда сама же Нора не скрывала своего пренебрежения к нему.

Разве не ставили ему в вину в этом доме, что он — не для себя, а для семьи! — задумал подняться ступенькой выше? И когда он принял близко к сердцу свое поражение, — разве не дали ему понять, что он попросту глуп?

Ведь у жены он нашел, пожалуй, не больше утешения, чем у какого-нибудь Билла Карни.

А теперь он смотрит правде в лицо. Ему насильно открыли глаза. Выходит, и тут он не угодил — на сей раз тем, что наконец прозрел? И Нора, оказывается, на стороне его врагов?

Он понял, что отныне нельзя рассчитывать ни на жену, ни на кого бы то ни было — только на самого себя.

Только что, глядя на людей в последних рядах, он понял, что он — один из них. Какая нелепость — усаживать его на эстраде! Навесили на него ярлыки: помощник секретаря там, казначей тут, но никто, кроме него самого, в эти титулы не верит, и все издеваются над их носителем.

«Назовем-ка его каким-нибудь там заместителем, вот он и потащит за нас воз!»

А разве не то же самое в магазине? Но к этой мысли еще надо будет вернуться. Это еще не назрело. Он обдумает все позже, и наверняка его ждут новые горькие прозрения.

Неужели Hope не понять, что с него словно кожу с живого содрали? Как ему необходимо, чтобы его оставили в покое, дали прийти в себя, разобраться в себе!

Сорок пять лет ему позволяли идти вперед, да еще подбадривали, кричали «браво», а теперь, когда он уже почти у цели, его ни с того ни с сего грубо хватают за руку и объявляют, что он с самого начала был на ложном пути!

Не угодно ли вернуться обратно?

Смешно! Попробуй-ка вернуться и начать сначала, имея на руках этот дом, жену, четверых детей — а скоро еще пятый будет! — да кучу ежемесячных взносов, которые нельзя просрочить, не то опишут имущество или посадят.

Уж не лучше ли было по здравом размышлении смолчать, проглотить, похоронить в себе обиду и гнев? Он ли виноват, что его прорвало?

— Иди лучше спать, — сказала жена. — Завтра все обсудим.

Что им завтра обсуждать? Зачем? Чтобы попытаться спасти имущество? Или она надеется убедить его извиниться перед этой публикой?

В ушах у него снова зазвучал лейтмотив того, первого дня. Он чуть не выговорил эти слова вслух, но вовремя сдержался, чтобы не напугать жену еще больше.

«Я их всех поубиваю!»

Он так и застыл со сжатыми кулаками посреди комнаты, перед включенным телевизором. Вдруг дверь бесшумно отворилась, и перед ним предстала Флоренс. Никто не слышал, как она вошла. Волосы цвета красного дерева повязаны шарфом, лицо и руки забрызганы дождем. Она с любопытством переводила взгляд с отца на мать, пытаясь определить, не ссорятся ли они.

— Мама сердится? — спросила она, повернувшись к отцу.

— Не знаю.

— Ты ей сказал?

— Да.

— Он здорово держался, мама. Так спокойно. И чуть не выиграл дело: двенадцати голосов не хватило.

Хиггинс ощутил прилив гордости: шутка ли — из-за него едва не рухнули замыслы клана! В то же время ему стало легче оттого, что кончилась неопределенность: уж если он действительно чуть не опрокинул их планы, значит, ему теперь не выпутаться из этой истории.

На него неизбежно обрушится их гнев. Но раз победа все-таки за ними, есть надежда, что ему не станут так уж сурово мстить. Разве не сам Олсен напомнил, что в нашей стране существует личная свобода? Хиггинс высказал собственное мнение — это его право, более того — долг. На то и собрание, чтобы обмениваться мнениями.

Бестактностью, конечно, было упоминать «Загородный клуб». Но это — особая статья. Он это сделал нарочно, именно потому, что считал важным дать им эту зацепку.

Если теперь они станут ему мстить — разве это не пойдет вразрез с их собственными принципами?

Нора вздохнула и поднялась.

— Ну-ну, будем надеяться на лучшее. А пока что пора спать.

— Ты несправедлива к папе.

— Я его еще ни словом не упрекнула.

— Но смотришь на него так, словно осуждаешь.

Не ввязываясь в спор с дочерью. Нора выключила телевизор и пошла на кухню, чтобы погасить свет.

— Никому ничего не надо из холодильника?

— Спасибо, нет, — отозвался Хиггинс, и Флоренс, как эхо, повторила:

— Спасибо, нет.

Она смотрела на отца, словно вдруг открыла в нем нового человека.

— Люсиль тоже сказала, что ты смело держался, — быстро и нерешительно проговорила она.

Что до Хиггинса, он ощущал сейчас одно — дьявольскую головную боль и тяжесть в желудке, доходящую до тошноты.

В постели он поцеловал жену в щеку. Она тоже поцеловала его в темноте и заметила:

— Ты весь горишь.

— Понервничал сегодня, — ответил он, поворачиваясь, как обычно, на правый бок.

— Спокойной ночи, Уолтер.

— Спокойной ночи.

И они услышали, как скрипнула кровать Флоренс.