— Злится, гаденыш, что жив остался, — в самое ухо шепнула Ириния. На ухабе повозку тряхнуло и ей пришлось изо всех сил вцепиться в железный прут.

— И зубы бы не скалил, — Протас опять похлопал лошадь и та, в благодарность за ласку действительно оскалилась, показав зубы.

Роксане показалась такое совпадение забавным и она усмехнулась. И успела удивиться: нет худа без добра — всего месяц прошел без кочевников и уже улыбаться научилась! Ее усмешка хлестнула Протаса как удар плетью. Рука его, удерживающая поводья, сжалась в кулак.

— Давай, давай, смейся, — задушевно посоветовал он. — Не долго тебе осталось. Я самолично позабочусь о том, чтобы тебя купил самый свирепый северянин. Смейся — скоро слез не хватит судьбу свою оплакивать. Не знаешь если еще, так я тебе расскажу, как на севере с девками поступают. Шаман опаивает их зельем так, что в спячку впадают, как медведь толстолапый. Будут тебя как девку продажную из юрты в юрту таскать. А через год очнешься — себя не узнаешь. Кожа да кости от тебя останутся, а внутри все сдохло. И рада будешь, чтобы тебе горло кто-нибудь перерезал, так меня рядом не будет…

— Жаль, что не будет, — не удержалась Ириния, но тихо, так, чтобы слышала только соседка. — А иногда по-другому бывает: в жены тебя берут и весь стан тебя как королеву на руках носит.

— А я, — карие глаза Протаса мечтательно уставились на Роксану, — через год туда заявлюсь, да погляжу на тебя. Вернее на то, что от тебя останется.

— А смелости хватит? — Роксана открыла рот, уже сожалея, что снизошла до ответа. — На севере с мужиками придется разговаривать, а не с бабами воевать.

— Ты, сука, говори, да язык прикусывай, не ровен час отрежут. А то не посмотрю на то, что смерть твоя легкая мне радости не доставит, возьму да ножик в тебя метну. Аккурат, — он прищурился, — под шею войдет. А Корнилу скажу…

— Ты когда метать будешь, смотри не промахнись. Потому что я во второй раз точно тебя в живых не оставлю.

Протас стегнул лошадь и подъехал к повозке.

— Хотел тебя на хуторе оставить, — сквозь зубы сказал он, — чтобы ты нахлебалась дерьма по уши…

— Твоего, что ли, дерьма?

Но Протас ее не услышал или сделал вид, что не слышит.

— Да мужики тобой погнушались. Не нужно нам, говорят, то, что кочевники пользовали.

Если он рассчитывал ее уязвить, то у него не получилось. Всем известно, что степняки не насиловали веррийских женщин, соблюдали Джавар — трогательное отношение к чистокровности рода.

— Да и порченная ты ко всему, — Протас взялся рукой за железный прут повозки. — Не зря даже демон тобой побрезговал — ведьму сожрал и защитные чары не помогли. А еще бывает, — он придвинулся к самому ее лицу, — захватит демон человеческое тело и притаится там до поры, а потом созреет, не только душу сожрет, но и всех, кто рядом. Как с Обманутой Девой было, знаешь?

Старую сказку Роксана знала. Лишь до сей поры не подозревала, что предание об обманутой демоном деве может иметь к ней какое-то отношение. Особенно в качестве поучения. Насколько она помнила, жила себе скромная и тихая девушка в одном из лесных поселений. Молодые люди не замечали курносой и невзрачной девицы. Однако внешность нисколько не мешала девице мечтать о самом видном парне в деревне. И тайного обряда не понадобилось — желание засидевшейся в девках было так велико, что ночью пришел вызванный демон. Как водится в подобных случаях, пообещал помочь заполучить парня в сети. Девица была видно не только некрасива, но еще и глупа — к сговору с демоном серьезно не отнеслась, мало ли, что во сне привидится? А то, что парень воспылал вдруг к ней неземной страстью приписала целиком к своим заслугам. По осени свадьбу сыграли, скоро и дети народились. И жили бы душа в душу, но пришла пора расплачиваться. Сказка заканчивалась так, как заканчивалось большинство сказок об одержимых демонами: а ночью вселился демон в Обманутую Деву и от дружной семьи осталось лишь то, что в маленьком сундуке отнесли на погребальный костер.

Такова сказка. Только непонятно: какое, пусть даже иносказательное отношение это имело к ней? Роксана смотрела на руку Протаса, сжимавшую прут, на обгрызенные ногти и массивный золотой перстень. Помимо воли взгляд ее коснулся кинжала, пристегнутого к поясу юнца. Просто так, без всякой мысли — все равно не дотянуться. А если было бы по-другому и смотреть бы не стала — мгновенье и очутился бы в ее руках. Протас, уловив мимолетный взгляд, отшатнулся: еще свежа была память о том, как легко вошло лезвие под левую ключицу.

— Так что…, - от испуга он потерял нить своих рассуждений. Чтобы спасти положение — сидевшие рядом рабы слышали весь разговор, Протас закончил тем же, с чего и начал. — Так что на твоем месте я не стал бы радоваться, что остался в живых.

— Зачем тебе мое место? — устало отмахнулась Роксана. — У тебя и свое-то незавидное.

И пересела от борта вглубь повозки. Пусть Ириния слушает, какие слова из Протаса будут сыпаться, как прошлогодние кукурузные зерна из худого короба.

Ночь принесла прохладу и далекий волчий вой. Ослепительный свет полной Селии перекликался со светом десятков зажженных факелов.

Большая деревня, к которой ближе к вечеру подъехали повозки с рабами, служила пристанищем еще для одного разбойничьего обоза. Перед каменным домом, на широкой площади, окруженной со всех сторон повозками, давно не видевшие друг друга подельники затеяли шумное братание. Во влажном воздухе, цеплявшемся к громким словам, гремело: "ты ли, Мокий!", "давненько не видались!", "а помнишь… как не помнишь?". Хозяева хутора расстарались: из дома, стоящего неподалеку вынесли широкие столы, почти мгновенно уставленные нехитрыми деревенскими яствами.

Голодные рабы — что там мутная бурда с кусками овощей! — молча взирали на то, как лоснились от обильной еды бородатые лица, как по усам текло молодое вино.

Чего ночь не принесла, так это долгожданного покоя. Измученное тело ныло после тряской дороги, и кратковременная прогулка по нужде облегчения не принесла. Выводили по двое, подозрительно следя за тем, чтобы не возникало у девушек нездоровых мыслей о побеге.

Роксана долго стояла у борта повозки, сомкнув пальцы на железных прутьях — по привычке ноги еще пружинили, оберегая тело от ям и выбоин. Рядом, где придется, устраивались на ночь рабы. В соседней повозке, отстоящей на расстоянии всего нескольких шагов, заканчивали поздний ужин степняки. Дорога утомила даже Фагран-дэя. Спиной к Роксане, по-прежнему на корточках сидел Ханаан-дэй. Ей не нужно было заглядывать ему в лицо, чтобы удостовериться: глаза его закрыты, а ладони повернуты теперь уже к свету ночной Селии.

— Роксана, — Леон дернул ее за юбку, заставив оторваться от пристального внимания к ночной жизни кочевников. — Что там Протас говорил о ведьме, я не понял?

— О какой ведьме? — невинно переспросила она, опустившись на дно повозки, устланное скошенной травой.

— Не хочешь говорить, — он медленно поднял на нее колючие глаза. — Не говори. Я не настаиваю. Только не делай из меня дурака.

И отвернулся, скрывая обиду.

На площади стоял многоголосый шум, щедро подогретый спиртным — пока без обвинительных отдельных выкриков, обычно опережающих драку. Роксана мстительно улыбнулась, наблюдая за тем, как огромный Корнил пытался отстраниться от чересчур тесных объятий чернобрового разбойника, не уступавшему главарю в ширине плеч. Захватывало дух от радости, стоило представить себе, чем могло закончиться шумное застолье. Но время шло, а кроме сытых и довольных лиц, взгляду не за что было зацепиться. Устав от созерцания чужого довольства жизнью, Роксана отвернулась и столкнулась с так и не растерявшим обиды взглядом Леона.

— Не надоело тебе еще? — вскользь поинтересовалась она.

— Что не надоело?

— Обиды не надоели? Мало тебе от них обид, — она кивнула головой в сторону накрытых столов, — так ты еще и другие себе придумываешь.