Дети предпочитали работать на полях, подбирая колосья и помогая старшим что-нибудь приносить или уносить. Мэри, у которой вскоре должны были начаться роды, появлялась только ближе к полудню, когда приносила обед мужчинам. Ральф настаивал на этом из-за своего непоколебимого убеждения в благотворном влиянии солнца и свежего воздуха. Когда Мэри приходила, он откладывал в сторону вилы или грабли, находил для жены удобное место, чтобы присесть, расстилал там свой камзол и устраивался у ног Мэри, жадно поглощая еду и беседуя о делах. Во время обеда замок Морлэндов стоял опустевший и молчаливый под ярким солнцем, подобно огромному брошенному кораблю. Даже кошки и собаки прятались в тень где-нибудь под замковой стеной; голуби и павлины скрывались в тени деревьев, только лебеди грациозно скользили по зеркальной поверхности пруда, и рябь на воде разбивала их белоснежные отражения.

Аннунсиата не считала нужным помогать на уборке урожая в Шоузе, и в этом нежелании Эллин была ее верной союзницей, поскольку гордилась Аннунсиатой не меньше, чем она сама гордилась собой. Однако когда все ушли на поля Морлэндов и рабочих рук стало не хватать, отсиживаться в тени с книгой оказалось невозможно. Аннунсиата отказалась присоединиться к Кэти и Элизабет в работе на току, не желая потратить потом два месяца на залечивание рук. Кроме того, девушка отлично знала, что Кэти и Элизабет не нравится ее общество, да и она не слишком стремилась к ним, когда рядом не было мужчин, которых предстояло очаровать.

Больше всего Аннунсиате хотелось бы помогать Эдуарду сметывать стога, однако это было невозможно, и она предложила свои услуги в качестве погонщика лошадей. В сущности, ее задача заключалась в том, чтобы сдерживать лошадь, пока в поле на повозку грузили сено, а потом вести ее туда, где сметывали стог. Большую часть времени Аннунсиате ничего не приходилось делать, ибо хотя Ральф и Эдуард настаивали на том, чтобы за лошадями присматривали, лошади хорошо знали свою дело и смирно стояли даже тогда, когда никто не придерживал их. Такая работа полностью удовлетворяла Аннунсиату, ибо ей приходилось ездить с поля, где работал Ральф, на гумно, где был Эдуард, и в обоих местах она могла посидеть где-нибудь в холодке, наслаждаясь восхищением и вниманием мужчин. Аннунсиата носила простую широкополую соломенную шляпу, подаренную одной из деревенских девушек, чтобы защитить лицо от солнца. Шляпа не долго оставалась простой: Кит подарил девушке несколько лент, а мужчины, работающие в полях, часто приносили цветы. Между ними завязалось своеобразное состязание в том, кто сможет найти самые красивые цветы, и Аннунсиата каждый день подолгу украшала шляпу маргаритками, цветами душистого горошка, маками и мелкими подсолнухами.

Наконец, наступил день, когда последнее сено было уложено в стога, верхушки которых покрыли тростником, и к обеду все окружили стога, любуясь собственной работой.

– Вот и закончили, – произнес Ральф, убирая волосы со лба загорелой рукой. – Неплохое сено в этом году. Завтра надо будет позвать Ламберта освятить стога, да, Нед? Что тебе, Варнава? – слуга дотронулся до его локтя, и, обернувшись, Ральф увидел Мэри, идущую к нему.

– Наша кормилица идет, – проговорил Эдуард, бросая на Ральфа укоризненный взгляд, так как неразумно было упоминать о Ламберте и его сане священника в присутствии стольких людей. Ральф ничего не понял, его внимание всецело привлекала приближающаяся жена.

– Клянусь святыми, она еще немного пополнела! – сказал он, глядя, как медленно идет Мэри в сопровождении своей горничной с корзиной в руках.

– Ты видел когда-нибудь такое восхитительное зрелище, Нед?

– Никогда, – с безучастной вежливостью отозвался Эдуард, и такой недостаток энтузиазма заставил Ральфа рассмеяться.

– Подожди, вот женишься сам, тогда научишься радоваться при виде круглого живота жены!

– Такое удовольствие понятно только женатым людям, – заметил Эдуард. – А сейчас меня больше привлекает вот это, – Ральф проследил за его взглядом и увидел Аннунсиату, спрыгивающую со своей повозки. – Она тщеславна, как кошка, но, видит Бог, она прелестна!

Ральф подозрительно взглянул на Эдуарда, удивленный его пылом. Ральф всегда считал, что Эдуарда забавляет привязанность девушки к нему, несмотря на то, что она уже стала взрослой барышней. Неужели Эдуард начал воспринимать ее всерьез? Тут подошла Мэри, разгоряченная и недовольная. Врач сказал, что она родит не раньше, чем через месяц, хотя живот Мэри стал настолько большим, что Ральф ожидал рождения близнецов. В их роду иногда рождались близнецы, и такое событие всегда считалось чудом.

– Как ты себя чувствуешь, дорогая? – спросил Ральф, за руку отводя Мэри в тень повозки. – Ты выглядишь не слишком хорошо.

– Со мной все в порядке, – ответила Мэри. Она была так же спокойна, как всегда, но в ее голосе слышалось раздражение и усталость. – Сегодня слишком жарко.

– Разве прогулка не освежила тебя? – беспокойно поинтересовался Ральф.

Мэри взглянула на него и отвернулась. Ей было слишком тяжело ходить, и она чувствовала себя особенно плохо последние несколько дней, так как ребенок в животе уже опустился. Однако она не могла сказать обо всем этом в присутствии других людей, и ее разозлил неуместный вопрос Ральфа.

– Я бы охотнее осталась дома, – только и ответила она. С помощью Ральфа Мэри опустилась на траву и с облегчением прислонилась спиной к колесу повозки.

Ральф сел перед ней на колени, заслоняя ее от остальных, и в таком ненадежном уединении спросил:

– Тебя что-нибудь беспокоит, дорогая?

– Спина болит, – призналась Мэри. – Внизу, так, как будто ноет зуб.

– Давно уже?

– Весь день, с самого утра.

– А это не может быть...

– Роды? Нет, боль совсем другая.

– А что говорит Лия?

– Лия уехала в Шоуз, помочь Эллин и Руфь в кладовых, – внезапно участливое внимание Ральфа рассердило Мэри. – Да нет, со мной все хорошо. Оставь меня. Ты ведь не вспоминал меня весь день и прекрасно без этого обходился.

– Но, дорогая, сейчас идет уборка урожая...

– Знаю, знаю – урожай прежде всего. Говорю тебе, оставь меня в покое.

Ральф отвернулся, зная, что беременные женщины часто бывают раздражительными, и стал наблюдать, как обедают остальные. Эдуард устроился рядом с Аннунсиатой, достаточно близко, чтобы нашептывать ей что-то на ухо, остальные мужчины собрались неподалеку. Служанка разложила еду, а потом удалилась на поле к другим косарям.

– Что нам принесли попить? – спросил Эдуард, заглядывая в кувшин. – Опять пахтанье! Я бы охотнее выпил сидра – всегда терпеть не мог пахтанье. Позвольте помочь вам, кузина.

На обед принесли пирог с голубями и холодное мясо с хлебом; еще был очень вкусный, рассыпчатый творог, который Мэри делала сама по рецепту из Уэнслидейла, и свежий сыр, привезенный из западных земель, который можно было нарезать тонкими плотными ломтиками; овсяные лепешки, испеченные Лией, не доверяющей этот сложный процесс даже повару Джейку; пирог с начинкой из некрупных, темнокожих абрикосов из сада Морлэндов, а также большие лиловые сливы и светло-золотистые груши. Скоро придется делать сидр, подумал Ральф, выбирая лучшие куски для Мэри. В замке Морлэндов никогда не делали грушевый сидр – груши подавали только как десерт. Прежде груши на сидр привозили из Уотермил-хауса, пока шотландское войско не уничтожило его и не сожгло сад. Теперь для приготовления сидра груши приходилось покупать в Сомерсете. В Шоузе был небольшой сад, но все фрукты из него шли на десерт.

Мэри вначале отказывалась от еды, но в конце концов решила съесть немного творога и несколько слив с овсяной лепешкой. Она вяло жевала, чувствуя себя слишком разбитой, чтобы есть с аппетитом. Мэри взглянула туда, где сидели Аннунсиата и Эдуард, так жадно поглощающие еду, как будто они тяжело проработали весь день. Эти двое так похожи, подумала Мэри, – они всегда ухитряются выходить сухими из воды, причем не делая ни малейших усилий. Ральф сидел рядом, обхватив колени руками. Кожа на его руках потемнела от загара, а волосы совершенно выгорели, став серебристо-белыми, почти прозрачными, так что через них просвечивало темя. Профиль Ральфа был выразительным и твердым на фоне голубого неба; веки наполовину прикрывали сонные, золотисто-серые глаза. Мэри изучала лицо мужа, его длинный, прямой нос, полные губы, и внезапно вздрогнула от предчувствия. Ральф повернулся, уловив ее движение.