Эдуард нахмурился.

– Я слышал о Хьюго. Вы же знаете, я любил его так же сильно, как вы.

– И доказали это весьма странным способом, – заметила Аннунсиата.

Эдуард сжал ей руку.

– Мы оба любили его и совершили наш поступок по взаимному согласию. Он не уничтожил нашу любовь.

– Интересно, что бы сказал на это Хьюго? – с любопытством спросила Аннунсиата. – Ничего не понимаю.

– Мы с вами, Нэнси, неисправимые негодяи. Мы оба эгоистичны до мозга костей, мы не страдаем излишней щепетильностью, за это люди и любят нас. Но можем ли мы любить других? Вероятно, только тех, кто похож на нас.

– Вы пытаетесь сказать, что любите меня?

– Разве вы не хотите это слышать? Я думал, мы хорошо понимаем чувства друг друга, – улыбнулся Эдуард, а Аннунсиата бросила на него проницательный взгляд.

– Нет, я так не считаю, – ответила она, и Эдуард не решился возражать.

– Почему вы не написали мне?

– О Хьюго или о ребенке?

– Конечно, и о том, и о другом – оба важны для меня. Я бы сразу приехал помочь вам. Вам не следовало оставаться одной в такое время.

– Людям постоянно приходится в одиночку справляться с трудностями, – сердито перебила она, а затем задумчиво продолжала: – Кроме того, обо мне позаботился король, и Берч сделала немало хорошего. Незачем было посылать за вами.

– И потому вы вышли замуж за графа, – иронично заключил Эдуард. – Какой он?

– Он очень добр и любит меня.

– Бедняга! И он не будет возражать против наших отношений? Конечно, когда у вас родится ребенок, – добавил Эдуард.

Аннунсиата ударила его веером по руке.

– Не надо, вам это не к лицу. Джордж не беспокоит меня, и это его главная добродетель. У нас брак по соглашению, Эдуард, как вы сами понимаете, – она вздохнула и задвигалась на своем ложе. Шарлемань толкнул дверь лапой и вошел в комнату; недовольно обнюхав ноги Эдуарда, он прыгнул на шезлонг и свернулся клубком, как котенок, рядом со своей хозяйкой.

– Тогда к чему вздохи, девочка? Вам грустно?

– Тревожно, – поправила его Аннунсиата. – Когда я приехала в Лондон и вышла замуж на Хьюго, я думала, что понимаю, как должна жить. Но еще до его смерти мне перестала нравиться эта жизнь.

– Как вы думаете, чего бы вам хотелось? – с едва заметной улыбкой спросил Эдуард.

– Любви, должно быть. Только где ее найти? Я даже не знаю, что меня ждет. Может быть, я уеду в Вирджинию.

Эдуард засмеялся.

– Совсем необязательно уезжать в такую даль. Послушайте, Аннунсиата, я скажу вам кое-что, и вы мне не поверите, но все равно это правда. Когда вы наконец найдете любовь, вы увидите, что жили бок о бок с ней уже очень давно, может быть, всю жизнь, только не замечали этого. Любовь ждет в вашей собственной гостиной – ее не надо искать, она ждет, чтобы вы ее узнали.

– Я вам не верю, – ответила Аннунсиата, и оба рассмеялись.

В холодный, сырой, угрюмый январский день Ральф похоронил своего сына – второго, умершего за один год. Пока Клем и Артур закрывали дверь в фамильный склеп, Ральф думал о том, что еще предстоит испытать ему. Он ослабел, чувствуя себя бесполезным и беспомощным, стоял, уставившись в пол, сгорбив плечи и безвольно опустив руки – он, который всегда был таким жизнерадостным, энергичным, так любил жизнь. Двое мужчин закончили свою печальную работу и подошли к нему. Взглянув на хозяина, Клем тронул Артура за руку и прошел мимо, тактично оставляя хозяина одного.

Ральф смотрел на алтарь, где пламя свечей поблескивало на массивном золотом распятии, а золотые нити сверкали в расшитом белом покрове. Впервые за много лет алтарь был пышно украшен, притом в этом не было нарушения закона: указ об объединении, вышедший в прошлом году, определял англиканство как основную религию страны, а поскольку было известно, что король сочувствовал католикам и собирался оказывать им всяческие милости, несмотря на возражения Парламента, англиканство приняло такие формы, что по внешним проявлениям стало почти неотличимым от католицизма. Ризы, светильники, литургия, благовония, украшения алтаря, вся церковь Богородицы – все было восстановлено в прежней славе, и новый священник, отец Сеймур, уже поселился в отведенной ему комнате.

Хотя Ральф с облегчением смотрел на восстановленную церковь, его сердце сжимала тоска. Религиозные битвы его юности утомили его. Он мечтал бы найти утешение для своей души. Иногда Ральф подходил к статуе Пресвятой Девы, смотрел на нее и хотел молиться, надеясь, что его молитвы будут услышаны, но как только он произносил первую фразу, то сразу обнаруживал, что думает о матери. Иногда он молился, обращаясь к ней: «Дай мне веру, мама. Дай мне найти утешение, которое нашла ты. Дай мне веру, которая помогла тебе выстоять против вооруженных людей так, что никто не усомнился в твоей правоте...» Но вера не приходила. Деревянная статуя так и оставалась деревянной, ее лицо было искажено временем, тонкие руки, опущенные в смиренном жесте, потолстели от позолоты. Дева оставалась где-то вдали от него, хотя Ральф не упрекал ее в этом, следя, чтобы у ее ног всегда стояли свежие цветы, листья и ягоды, чтобы оставались чистыми и свежими ее голубой шелковый наряд и маленький золотой, усыпанный жемчугом венец. «Это не твоя вина», – говорил он, стоя у подножия статуи одинокий и подавленный.

Легкое прикосновение вывело его из забытья. Повернувшись, Ральф увидел рядом с собой Арабеллу и вновь отметил, какое у нее выразительное, отмеченное родовыми чертами Морлэндов лицо. Сейчас он впервые заметил, что волосы Арабеллы под белым льняным чепцом совсем не поседели.

– Вам надо снова жениться, – ласково произнесла она. – Вот единственный выход. Жениться и родить сыновей.

– Чтобы они снова умерли?

– На все воля Божия, – ответила Арабелла. Ральф подумал, что она сказала это с такой же уверенностью, как его мать. – Пусть Бог занимается своими делами, а вы займитесь своими. Вы еще молоды и можете жениться второй раз.

Ральф мог бы многое возразить, но только улыбнулся, взял Арабеллу за руки, принимая скорее утешение, чем сам смысл слов.

– Наверное, я так и сделаю, если найду подходящую жену.

– Бог пошлет ее вам, – заверила его Арабелла. Ральф предложил ей руку и направился к открытой двери церкви. Странно, он почувствовал облегчение – как же это могло случиться, недоумевал он.

Ребенок оказался мальчиком, и в честь своего мужа Аннунсиата назвала его Джорджем, добавив для честности второе имя Эдуард. На этот раз роды были легкими, короткими и почти безболезненными, и вскоре уже маленький лорд Мелдон лежал в колыбели с широко открытыми глазками, чистенький и серьезный. Берч очень порадовалась ребенку, предсказывая, что он обещает быть даже более привлекательным, чем маленький лорд Баллинкри. Граф подолгу стоял у колыбели, разглядывая ребенка с восторгом, смешанным с легкой задумчивостью. Только близнецы казались равнодушными к новорожденному. Когда их принесли повидаться с братом и матерью, они без энтузиазма заглянули в колыбель. Арабелла сморщилась и проговорила «мне не нравится», а Хьюго спросил, можно ли поиграть с Шарлеманем.

Джордж взглянул в глаза Аннунсиате, и она слегка пожала плечами. Он улыбнулся, протянул к близнецам руки и сказал:

– Пойдем, надо дать маме отдохнуть. Она, должно быть, очень устала.

Хьюго сразу подал ему ладошку, а Арабелла, которая всегда пыталась выяснить свою выгоду, если ей предлагали что-нибудь сделать, спросила:

– А вы дадите нам посмотреть часы? Можно, мы откроем их, чтобы посмотреть, как крутятся колесики?

– Конечно, – ответил Джордж.

Он подошел к постели, поцеловал Аннунсиату в щеку и увел детей. Его часы были новейшим изобретением, и их движущиеся части очаровали детей почти так же сильно, как их отчима. Аннунсиата смотрела ему вслед с ласковой жалостью. С тех пор как она объявила о своей беременности, она не позволяла Джорджу спать с ней, и теперь не знала, каким образом дать ему понять, что совсем не намерена терпеть его присутствие в постели. В дверях Джордж повернулся и коротко взглянул на нее – в этом взгляде была любовь и грусть, и Аннунсиата подумала, что, вероятно, он уже все понял и никогда не попросит ее.