Про Сатану она что-то слышала от Ладо, но ответила:

— Не знаю…

На прощание он пообещал уладить дело: вызволить бумаги, а подонку Бати заткнуть пасть, чтобы не впутывал ее в грязные истории.

— Ладно. Буду еще звонить — может, в другой раз повезет больше и вы будете себя чувствовать лучше! — с печальным напором сказал капитан.

Нана осталась сидеть у телефона, обдумывая его слова. Всплыли толстые пальцы майора, вертящие пакетик. Она даже толком не поняла, что именно в нем насыпано. Всегда путалась в этой дряни: анаша, опиум, таблетки, ампулы, морфий, кодеин… А делал ли сам Ладо различие между ними?.. Он всегда выкуривал, выпивал и вкалывал все, что у него было… Впрочем, разве он один такой всеядный?.. Вся его компания такова… Да что там компания — пол-Грузии!.. Сколько Нана себя помнила — столько вокруг нее дворовые мальчишки, парни в школе, однокурсники-студенты, теперь сотрудники института охотились за кайфом.

Как действует эта напасть — она не ведала. Только после анаши Ладо бывал тих, покорен, любил пить чай и миловаться с ней. Даже читал стихи, становился нежен и предсказуем. А под уколами, наоборот, бывал резок и груб, постоянно чесался и курил, глаза у него закрывались сами собой, он не мог усидеть на месте, тащил Нану бродить по городу, «держать волокушу», как он говорил. В эти дни он был активен, а когда темнело, обязательно приводил ее в какой-нибудь тихий садик (он знал их наперечет), и где-нибудь на скамейке, за кустами, трахал до изнеможения. А она, немея от похоти, поглядывая по сторонам, трепеща от страха и возбуждения, кончала по многу раз, до судорог, до стертых коленей…

Под таблетками он тоже любил таскать ее по подъездам, тропинкам, закоулкам, тупикам, ночным подземным переходам — всюду, где можно уединиться. Секс от опасности был пронзительно-острым, ни с чем не сравнимым, бешеным. Желание делало Нану податливой и покорной, и она исполняла все, что Ладо приказывал, становилась его рабыней, а он подолгу не мог кончить и придумывал новые игры. «Интересно, может ли у других мужчин стоять часами, как у Ладо?» — думала она, когда сотрудницы в перерыве начинали заводить анекдоты о мужчинах, которые ленятся трахать жен или делают это слишком быстро. По их репликам и прибауткам выходило, что секс чаще всего продолжается до обидного мало. У Наны с Ладо было иначе: после его натиска она несколько дней болела.

«И после такого этот дурачок еще ревнует меня, сцены устраивает!.. Куда я от него уйду?.. Бати появился не из-за секса, а из-за женитьбы… Хороша была бы я, выйдя за него замуж!.. Да он издевался бы надо мной день и ночь! Впрочем, о чем это я?.. Он и не собирался на мне жениться! Я, как дура, как овца, поверила, поддалась, купилась на обман…» — думала Нана.

Зато когда у Ладо не было кайфа, он угрюмо валялся дома и ни с кем не виделся. Не раз признавался, что в трезвом состоянии с женщинами никогда не встречался и, по большому счету, считает половое сношение животным актом, унижающим человеческого достоинство, потому трезвым на такое никогда не пойдет.

«У него эти мысли наверняка от бородатого Зуры… — размышляла Нана. — Этот Зура — странный тип. Отличается от других приятелей Ладо: не принимает наркотиков, не курит, не пьет и, по словам Ладо, пишет какую-то историю про бесов и шаманов». Как-то в городе они с Ладо столкнулись с Зурой и его приятелями. Все в сванских шапочках, с курчавыми бородами… Постояли пару минут. Разговоры серьезные, тихие, с намеками, недомолвками: о свободе, иге, давлении, о конце империи, о будущем расцвете.

На прощание друзья Зуры окинули Нану пытливыми взглядами, от которых ей стало не по себе: в них не было обычной мужской похоти, столь известной ей с детства (когда глаза мужчин оловянно-болванны), но было нечто большее, что-то даже угрожающее. Так молодой принц смотрит на наложниц своего престарелого царя-отца — подождите, доберусь и до вас, когда стану хозяином!

Так Нана лежала в полудреме. Читать не могла… Вспоминались уморительные глупости Ладо, когда он ругал женщин за их непонятность. Да как кипятился!.. Говорил, что мужчина прост и ясен, как молоток, а все женщины — разные: что нравится в постели одной, то отвратительно другой. Эту надо в постели ругать и бить по ягодицам, а другую ударь — и потеряешь навсегда. Эта без зеркала никуда, а та с зеркалом — ни в какую. Одну пороть до волдырей, другой — только касаться. Одна жаждет пинков и пота, другая — лепета и шепота. Для одной важен предсекс, для другой — сам секс, для третьей — постсекс. Эта из-за привычных поз умирает со скуки, другая терпеть не может новизны. Для этой главное ритм, для другой — алгоритм. Этой хорошо, если до шейки, а той — если в губки. Эта любит, чтоб сосочки кусались, а та — чтоб вертелись. И не дай Бог начать вертеть там, где надо кусать, и делать глубоко там, где надо мелко…

А как смешно Ладо рассказывал о том дне, когда он в первый раз ждал Нану к себе в гости!.. Это случилось летом, его семья была в Манглиси,[55] он пригласил ее и впал в настоящую панику, не зная, как все обставить. В подготовку входил поход в магазин за алкоголем, где он долго выбирал, что купить, чтобы не напиться самому прежде времени. В чем принять, что надеть?.. В домашнем — удобнее, легче снимать, но вдруг обидится? А наряжаться — потом раздеться не успеешь: еще убежит чего доброго, пока штаны снимать будешь… Освещение… Закрывать ставни?..

Скажет, наглый, уже все решил за меня. Не закрывать — испугается при свете, соседи увидят. Кто их, баб, разберет!..

Постепенно Нана задремала. Ей привиделся какой-то казенный кабинет. Письменные столы, стулья. Портреты, диаграммы, таблицы. Она сидит, кого-то ждет, порывается уйти, но непонятная тяжесть удерживает ее на стуле. Вот входят двое, оба в милицейской форме. Один — высокий, рослый, другой — низкий и толстый. Лиц нет, какие-то световые пятна. Вот пятна ближе, ближе… Рослый расстегивает ширинку и начинает вытаскивать член. Член пухнет, становится размером с термос, прозрачен, как стекло. Рослый молча указывает на ее губы. Она в панике сжимает их. Тогда он силой, за уши, притягивает ее голову и давит на скулы, а потом начинает запихивать ей в рот свой стеклянный член. Она в ужасе — вдруг сломается, разобьется?.. Рот будет изрезан осколками!.. Но рот раскрывается до ушей, как пасть у змеи. И начинает осторожно вбирать в себя холодное стекло. Вдруг она замечает, что низенький толстяк снимает все это на видеокамеру. Она мычит, мотая головой, вырывается. Тогда толстяк стаскивает с себя милицейский китель и набрасывают ей на голову. В потном мраке она замирает, как птица…

Нана в возбуждении очнулась от сна. Влажная промежность. Соски напряглись. Пересохло в горле. Она включила ночник, легла так, чтобы видеть себя в зеркале. И рука начала привычно тереть и мять ложбинку между ног. В ушах звучали низкие, томные голоса. Руки шарят, трогают, лезут всюду. А голоса шепчут бесстыдства, от которых сочится похоть и голова закидывается в истоме… В зеркале она видела свое лицо: ноздри раздуты, губы полуоткрыты, глаза остекленели от неги, а щеки, вначале словно смятые, теперь разглажены…

Обвал оргазма совпал с грохотом палки о горшок — тетка требовала спустить ее «на ведро». Это вызвало у Наны спазм отвращения. Она выскочила из постели и кинулась в ванную. Нависла над раковиной. Дергала сухая икота.

Внутри все прыгало. Нана ушла к себе и заперлась, не отвечая матери.

Под утро позвонил Ладо.

— Ты где? Здесь? — сквозь сон обрадовалась она.

— Нет еще. В Краснодаре, на заправке, в автомате.

— О, Господи, что там тебе нужно?.. Плохо слышно — гудки, шум…

— Это машины. Тебя я хорошо слышу.

— Когда приедешь? — проснулась Нана окончательно.

— Скоро. Соскучилась?

— Очень. Я жду тебя, — сказала она, горестно думая, что времени скучать у нее не было — столько глупостей наделала!.. — У тебя все в порядке?

— Да, как будто. А у тебя?