X и ё с и — детское имя Тоётоми Хидэёси, тайко

О ф у к у — приемный сын Сутэдзиро

О н а к а — мать Хиёси

О ц у м и — сестра Хиёси

К и н о с и т а Я э м о н — отец Хиёси

Т и к у а м и — отчим Хиёси

К а т о Д а н д з ё — дядя Хиёси

В а т а н а б э Т э н д з о — глава разбойничьей банды самураев

С у т э д з и р о — торговец гончарными изделиями

Х а т и д з у к а К о р о к у — глава клана Хатидзука

С а й т о Д о с а н — князь провинции Мино

С а й т о Ё с и т а ц у — сын Досана

А к э т и М и ц у х и д э — вассал клана Сайто

М а ц у с и т а К а х э й — вассал клана Имагава

О д а Н о б у н а г а — князь провинции Овари

К и н о с и т а Т о к и т и р о — имя Хиёси, полученное при поступлении на самурайскую службу

С и б а т а К а ц у и э — глава клана Сибата, вассал князя Нобунаги

Х а я с и С а д о — один из самых влиятельных вассалов князя Нобунаги

Овари — место рождения Тоётоми Хидэёси, провинция, принадлежащая клану Ода

Киёсу — главный город провинции Овари

Мино — провинция, принадлежащая клану Сайто

Инабаяма — главный город провинции Мино

Суруга — провинция, принадлежащая клану Имагава

— Это моя пчела!

— Нет, моя!

— Врешь!

Ватага из семи-восьми мальчишек вихрем мчалась по полю, сшибая палками желтые метелки горчицы и белые цветы редьки. Они гонялись за медоносными пчелами, которых называли корейскими. Хиёси, сыну Яэмона, было шесть лет от роду, но его сморщенное личико походило на сливу-падалицу. Он не выдался ростом, однако почти никто во всей деревне не мог превзойти его в драках и иных шалостях.

— Дурак! — крикнул Хиёси, когда мальчишка покрупней в схватке из-за пчелы сшиб его с ног. Хиёси сделал подножку другому приятелю, когда тот нечаянно наступил ему на ногу. — Пчела достанется тому, кто поймает ее. Поймаешь, значит, твоя, — сказал он, проворно вскочив на ноги и схватив пчелу на лету. — Моя!

С пчелой, зажатой в руке, Хиёси отбежал шагов на десять. Он оторвал ей голову и крылышки, а остальное засунул себе в рот. Тельце пчелы наполнял мед. Для здешних детей, не знавших вкуса сахара, подобное лакомство было необыкновенным чудом. Косясь на мальчишек, Хиёси проглотил мед и облизнулся. Остальные глазели на него, истекая слюной.

— Обезьяна! — крикнул рослый мальчик по кличке Нио, единственный, с кем Хиёси не осмеливался тягаться. Почувствовав силу на своей стороне, к насмешкам присоединились и другие.

— Макака!

— Обезьяна!

— Обезьяна! Обезьяна! Обезьяна!

Теперь они кричали хором, даже Офуку, самый крохотный среди всех. Говорили, что ему восемь, но он не слишком перерос шестилетнего Хиёси. Лицом, правда, он удался куда краше: светлокожий, с правильными чертами. Сын состоятельного родителя, Офуку единственный из всех носил шелковое кимоно. На самом деле его звали не то Фукутаро, не то Фукумацу, но его имя было сокращено и, как это принято у сыновей в богатых семьях, начиналось с почтительного «О».

— И ты туда же! — воскликнул Хиёси, гневно взглянув на Офуку. Ему было наплевать, что другие называют его обезьяной, — все, но только не Офуку. — Или забыл, что я всегда заступаюсь за тебя, медуза ты бесхребетная?

Пристыженный Офуку промолчал. Он смутился и принялся грызть ногти. Он и был еще ребенком, но обвинение в неблагодарности ранило его куда больнее, чем сравнение с медузой. А другие мальчишки уже отвернулись: забыв о пчелах, они разглядывали облако желтой пыли, поднимающееся далеко в поле.

— Глядите-ка, войско! — закричал один из ребят.

— Самураи, — поправил другой. — Возвращаются с битвы.

Мальчишки замахали руками и завопили, приветствуя воинов.

Ода Нобухидэ, правитель Овари, и его сосед, Имагава Ёсимото, были заклятыми врагами, что постоянно приводило к стычкам на границе двух княжеств. Однажды войска Имагавы перешли границу, сожгли деревни и уничтожили посевы. В ответ войска Оды вышли из крепостей Нагоя и Киёсу и разгромили противника, истребив всех до последнего. На следующую зиму у крестьян не было ни еды, ни крыши над головой, но своего князя они не упрекали. Когда им выпадало голодать, они голодали; когда приходилось мерзнуть — мерзли. Вопреки расчетам Ёсимото лишения только усиливали их враждебность к правителю соседнего княжества.

Здешние дети видели и слышали все это с самого рождения, поэтому они встречали войско своего князя с великой радостью. Радость при виде вооруженных людей они всосали с молоком матери.

— Бежим навстречу!

Они дружно бросились туда, где показалось войско, лишь Офуку и Хиёси по-прежнему стояли не спуская друг с друга глаз. Малодушный Офуку хотел было присоединиться к остальным, но взгляд Хиёси пригвоздил его к месту.

— Извини. — Офуку нерешительно подошел к Хиёси и положил ему руку на плечо. — Извини, ладно?

Покрасневший от гнева Хиёси дернул плечом, но, поняв, что Офуку вот-вот расплачется, несколько смягчился.

— Это все потому, что ты дразнил меня вместе с другими, — упрекнул он. — А они ведь и тебя дразнят. И китайчонком называют, и по-всякому. Разве я когда-нибудь над тобой потешался?

— Нет.

— Даже китайчонок, если мы его приняли в свою шайку, становится таким же, как все. Я всегда так говорю, верно?

— Точно. — Офуку отер глаза грязной рукой, размазав по щекам темные разводы.

— Дурачок! А все из-за того, что ты хнычешь, когда тебя обзывают китайчонком. Пошли-ка на воинов посмотрим. Быстрей, а то уедут! — Взяв Офуку за руку, Хиёси помчался вдогонку за остальными.

Из клубов пыли показались боевые кони и знамена. В войске было примерно двадцать конных самураев и две сотни пеших воинов. Следом шла пестрая толпа оруженосцев, несших длинные пики, копья и колчаны со стрелами. Свернув с дороги Ацута, они пересекли долину Инаба и начали подниматься на берег реки Сёнаи. Дети, успев опередить самураев, уже взобрались на высокий берег. Хиёси, Офуку, Нио и остальные сопливые сорванцы принялись рвать дикие фиалки и розы и бросать их в воздух.

— Хатиман! Хатиман! — кричали они во весь голос, взывая к богу войны. — Слава нашим победоносным воинам! — Встречая воинов в деревне или в чистом поле, дети неизменно приветствовали их таким образом.

И командир войска, и конные самураи, и пешие воины шествовали в полном молчании, их мужественные лица застыли, как маски. Они не остерегали детей, чтобы те не попались под копыта коням, и не отвечали на их восторженные возгласы хотя бы улыбкой. Этот отряд, похоже, был частью армии, отступавшей из-под Микавы, и с первого взгляда было ясно, что их там хорошо потрепали. И люди, и кони выглядели смертельно изнуренными. Раненые, залитые кровью, опирались на плечи товарищей. Запекшаяся кровь черным лаком блестела на остриях и на древках копий. Пыль так покрыла потные лица, что виднелись одни лишь глаза.

— Напоить лошадей! — приказал командир.

Конные самураи громким криком передали приказ по цепочке. Самураи спешились, остальные воины остановились как вкопанные. С тихими вздохами облегчения они повалились на траву.

Крепость Киёсу за рекой казалась отсюда совсем маленькой. Среди самураев был Ёсабуро, младший брат Оды Нобухидэ. Окруженный полудюжиной молчаливых соратников, он уселся на раскладной походный стул и уставился в небо.

Воины принялись перевязывать раны. Судя по их бледности и унынию, они потерпели страшное поражение, но для мальчишек это не имело значения. Видя чужую кровь, они воображали себя омытыми кровью героями. Копья и пики, наконечники которых сверкали на солнце, убеждали в том, что враг истреблен. Гордость и восторг переполняли детские сердца.