— Мне казалось, что мы друзья, — начала Мэри. — Значит, вот как ты к друзьям относишься? К подруге, которая носит твоего ребенка?» — И то ли у нее голос прервался, то ли мысль куда-то уплыла, но звук исчез.

— Это она в самую точку попала, — заявила Энжи. — Надо бы тебе ей чего-то сказать.

Уоллингфорд хотел было помотать головой, но поскольку он лежал, уткнувшись лицом в грудь Энжи, то решил, что трясти головой в такой позе негоже.

— Не может же быть, чтобы ты до сих пор трахался с этой девкой! — снова донесся из автоответчика голос Мэри.

— Если ты с ней не поговоришь, так я сама поговорю! Кому-то же надо ей ответить! — возмутилась Энжи, исполненная сочувствия.

— Вот и поговори, — предложил Патрик, уткнувшись еще ниже, в живот Энжи — ему хотелось отгородиться ото всего на свете, от всех звуков.

Гримерша действительно взяла трубку и сказала:

— Мисс Шаннахан, это Энжи. Вы не расстраивайтесь, у нас тут ничего такого особенного не было. Я, правда, чуть до смерти не подавилась. Правда-правда! Чуть не умерла, кроме шуток! — Мэри тут же повесила трубку. — Я что-то не то сказала? — спросила Энжи у Патрика.

— Да нет, все то. Молодчина! — искренне ответил он.

— Врешь ты все, — не поверила ему Энжи. — Ну что, будем еще трахаться или хватит?

И все началось по новой. А что им еще оставалось делать? На сей раз, когда Энжи опять отключилась, Патрик все-таки содрал прилипшую к будильнику жвачку и завел звонок.

Потом еще раз позвонила мать Энжи — во всяком случае, Патрик решил, что это она, хотя женщина и не произнесла ни слова, а только плакала — надо сказать, довольно мелодично, — и под эти звуки он то соскальзывал в сон, то просыпался.

Окончательно он проснулся еще до того, как прозвонил будильник, и немного полежал просто так, глядя на спящую девушку и думая, как она хороша, восхищаясь ее добротой, сердечностью, миролюбием. Потом он выключил будильник, пока тот не начал звонить — ему хотелось дать Энжи поспать, — принял душ и побрился. Затем подвел итоги ущерба, нанесенного его телу: ушиб, полученный при столкновении со стеклянным кофейным столиком в тесной квартирке Мэри, ожог от прикосновения к раскаленному крану у нее в душе, исцарапанная ногтями Энжи спина, приличных размеров багровая гематома и содранная кожа на левом плече — следы ее страстных укусов…

М-да, вид так себе — тем более когда собираешься делать предложение руки и сердца. В Висконсине или где бы то ни было еще. Патрик приготовил себе кофе, а проснувшейся девушке принес в постель стакан холодного апельсинового сока.

— Нет, ты только глянь, какая квартира! — восхищалась Энжи, держа в руке стакан с соком и голышом расхаживая по комнатам. — Только постель выглядит так, будто тут месяц подряд трахались! — И она быстренько сдернула с кровати все простыни и наволочки и собрала в ванной все использованные полотенца. — Слушай, у тебя стиральная машина есть? Тебе ведь на самолет надо. А я сама здесь все уберу. Вдруг эта твоя женщина скажет «да»? И приедет сюда с тобой вместе?

— Это вряд ли. То есть вряд ли приедет. Да еще вместе со мной — даже если и скажет «да».

—Да брось ты эти свои «вряд ли»! Скажет, и точка! Давай, двигай на самолет. И не волнуйся: я тут все уберу и кассету на автоответчике перед уходом перемотаю, а записи все сотру. В общем, будет полный порядок, обещаю.

— Да тебе вовсе не обязательно тут убирать, — сказал Патрик.

— Так я же помочь тебе хочу! — упрекнула его Энжи. — Уж я-то знаю, каково это — жить в бардаке. Ладно, вали отсюда! А то еще на самолет опоздаешь!

— Спасибо, Энжи. — Он поцеловал ее на прощанье. Вкус был такой замечательный, что он почти уже решил остаться. И в самом деле, ну что плохого в беспутстве?

Когда он уже выходил, телефон зазвонил опять. Из автоответчика донесся голос Вито:

— Эй, слышь, мистер Однорукий! Мистер Бесчленный! — И раздалось какое-то ужасное жужжанье.

— Да это же его поганый блендер жужжит! — воскликнула Энжи. — Иди, иди, а то опоздаешь!

И Уоллингфорд, уже закрывая за собой дверь, услышал, как она взяла трубку и сказала.-

— Эй, Вито! Слышь, ты, вислый хрен? — Патрик остановился на лестничной площадке, за дверью некоторое время царила полная тишина, потом опять послышался голос Энжи: — А такой звук будет издавать твой член, когда его засунут в блендер! Ващще никаких звуков! Потому что у тебя там ващще ничего нет!

На площадке стоял сосед Уоллингфорда из квартиры рядом — у него всегда был такой вид, словно он страдает жестокой бессонницей. Сосед вышел на прогулку с собакой. Но и собака его выглядела так, будто страдает бессонницей — понуро стояла у лестницы и чуть вздрагивала.

—Улетаю в Висконсин, — сообщил соседу Патрик.

Сосед, носивший серебристо-седую бородку клинышком, ошалело уставился на Патрика; его физиономия выражала полнейшее безразличие к жизни и глубокое отвращение к самому себе.

— И скажи, чего это ты до сих пор лупу себе не купил? — орала за дверью Энжи. — Тогда б ты хоть мог его разглядеть и подрочить немного! — Соседская собака, услышав вопли Энжи, насторожилась. — Знаешь, на что годится такая штучка, как у тебя, Вито? — Уоллингфорд и сосед дружно уставились на ощетинившуюся собаку. — Для магазина детских игрушек! Купи себе там игрушечного мыша! Ему и засаживай — в самый раз будет!

Собака слушала с мрачно-торжественным видом и, похоже, обдумывала это предложение. Это был мини-шнауцер с такой же серебристо-седой бородкой, как у его хозяина.

— Счастливого пути, — пожелал Уоллингфорду сосед.

— Спасибо.

И они вместе пошли по лестнице вниз. Шнауцер пару раз чихнул, и сосед сказал: видимо, подцепил насморк от кондиционера.

Они спустились на один пролет и услышали, как Энжи снова заорала; к счастью, слов уже почти невозможно было разобрать. Ее героическая преданность так тронула Уоллингфорда, что он чуть не повернул назад. Ведь как ни крути, эта ставка была гораздо надежней, чем ставка на миссис Клаузен…

Но раннее летнее утро, да еще в субботу, сулило надежду. (А что оно предвещало в Бостоне, где немолодая женщина, которую звали вовсе не Сара Уильяме, ожидала — а может, и нет — аборта?)

Дорога в аэропорт была совершенно пустой, и Патрик добрался туда еще до начала посадки. Поскольку собирался он в темноте, не желая мешать спящей Энжи, то теперь решил все же проверить, что именно положил в свою дорожную сумку. Так, майка с короткими рукавами, тенниска, футболка, две пары плавок, две смены белья, белые спортивные носки, бритвенный прибор, зубная паста со щеткой и несколько презервативов — в неизбывной надежде на лучшее… Он также взял с собой «Стюарта Литтла» в бумажном переплете — книга была рекомендована для детей от восьми до двенадцати лет.

«Паутину Шарлотты» он брать не стал, поскольку сомневался, что у Дорис достанет времени на обе книги; в конце концов, Отто-младший еще даже ходить не умел, разве что ползать.

Можно, конечно, задаться вопросом, почему Патрик выбрал именно «Стюарта Литтла», а не «Паутину Шарлотты»? Да просто потому, что конец «Стюарта» казался ему более созвучным его собственной кочевой жизни — вечные поездки и переезды, все время в пути… Он надеялся, что грусть, разлитая в последней главе, найдет отклик у миссис Клаузен — да и в любом случае он считал этот конец более романтичным, нежели рассказ о том, как на свет появились все эти малютки-паучки.

Пассажиры, сидевшие в зале ожидания, внимательно наблюдали за тем, как Уоллингфорд сперва вытаскивает свои вещи из сумки, а потом засовывает их обратно. На нем были джинсы, пестрая гавайская рубашка и кроссовки; легкую куртку он нес на левой руке, желая скрыть отсутствующую кисть. Однако однорукий мужчина, который то распаковывает, то запаковывает свою сумку, способен привлечь чье угодно внимание. В общем, когда Патрик наконец закончил возню с багажом, все в зале ожидания давно поняли, кто он такой.

И наблюдали, как «львиный огрызок» кладет сотовый телефон себе на колени и, прижимая его культей, тычет в кнопки пальцами правой руки. Когда он поднес мобильник к уху, куртка его сползла с соседнего кресла на пол, он дернулся было поднять ее левой рукой, но понял тщетность своих усилий и уронил бесполезную культю на колени.