– Мы должны погибнуть, а он будет спать! – гремел Попугай.

– Этим беде не поможешь. Послушайте, вы оба. Дела наши и так плохи. Нам надо беречь силы. Взгляните!

Оглянувшись кругом, они увидели лишь далекую линию горизонта, беспредельную пустыню моря и их собственные длинные тени, медленно скользившие по гладкой поверхности. Земля уплыла от них ночью – какое-нибудь из многочисленных течений, омывающих острова, унесло их неведомо куда, неизвестно на какое расстояние. Ловушка захлопнулась.

– Мой бог, какая пустыня вокруг! – вздохнул Фенайру.

Никто больше не сказал ни слова. Они перестали ссориться. Молча делили они паек, запивая его несколькими каплями воды, и затем снова сидели в мрачном раздумье, готовые каждую минуту вступить в спор между собой.

Наступил штиль, как это часто бывает между двумя пассатами в этом поясе, – полнейший штиль. Воздух давил на них своей тяжестью. Ни малейшей ряби не было на море, только эта бесконечная, доводящая до безумия мертвая зыбь, в которую впивались солнечные стрелы, рассыпаясь перед их глазами сверкающими, огненными осколками, – жестокое солнце, которое обжигало их, высасывая влагу из тощих тел и заставляя их то уползать под защиту циновок, то опять выползать на открытое место, чтобы глотнуть воздуху. Вода казалась густой, как масло. Они ненавидели эту воду, ее противный запах, и, когда доктор заставлял их время от времени окунаться в море, они не находили в этом ни малейшего облегчения. Вода была теплая, неподвижная, маслянистая. Но купание привело их к интересному наблюдению.

Когда они опускались в воду, держась за плот, им невольно приходилось смотреть на чернокожего канака. Он не принимал участия в купании. Он не смотрел в их сторону. Он сидел на корме, поджав ноги и положив руки на колени. Все время сидел он неподвижно под палящим солнцем, устремив взгляд в пустое пространство. Всякий раз, поднимая глаза, они видели его. Больше смотреть было не на что.

– А этому как будто все нипочем, – заметил Дюбоск.

– Я сам как раз подумал об этом, – сказал Фенайру.

– Животное! – буркнул Попугай.

Теперь они все обратили внимание на канака и впервые за все время смотрели на него с неподдельным интересом, словно считали его человеком и даже начинали завидовать ему.

– Он, видимо, нисколько не страдает от жары.

– Хотелось бы знать, какие мысли у него в голове? О чем он думает? Он смотрит на нас как будто с презрением.

– Животное!

– Быть может, он только и ждет, когда мы умрем, – сказал Фенайру с горьким смехом. – Может быть, он надеется на награду. Во всяком случае, на обратном пути он голодать не будет. Он доставит нас куда следует… в виде бифштекса.

Все трое принялись внимательно его рассматривать.

– Как это ему удается, доктор? Разве он ничего не чувствует?

– Меня это тоже очень интересует, – сказал Дюбоск. – Наверно, потому, что у него грубее кожа и крепче нервы.

– И ведь у нас есть вода, а у него ни капли.

– А между тем поглядите на его кожу: совершенно свежая и влажная.

– А брюхо упругое, как футбольный мяч!

Попугай вылез из воды на плот.

– Не говорите мне, что эта черная скотина тоже испытывает жажду, – воскликнул он, злобно сверкая глазами. – Не мог ли он украсть сколько-нибудь из наших запасов?

– Безусловно, нет.

– В таком случае у него, у собаки, есть собственные скрытые запасы.

Эта мысль пришла в голову всем троим одновременно, и все они бросились к канаке. Ударом кулака сшибли его, тщательно обыскали место, где он сидел, и долго копались в тростниках, стараясь отыскать какое-нибудь потайное местечко, фляжку или тыквенную бутыль. Но найти ничего не удалось.

– Странно, – разочарованно сказал Дюбоск.

Попугай по-своему нашел выход разочарованию. Повернувшись к канаке, он схватил его за волосы и изо всех сил принялся колотить. На это он был мастер. Он только тогда прекратил избиение, когда сам совершенно выбился из сил. Тяжело дыша, он отбросил от себя беспомощное тело.

– Вот тебе, грязная вонючка! Будешь теперь знать! А то ты слишком уж доволен. Свинья! Теперь ты почувствуешь!

Это была дикая, мерзкая, бессмысленная расправа. Ученый доктор Дюбоск и не подумал протестовать. И Фенайру на этот раз не стал смеяться над тупостью душителя, как он обычно это делал. Все смотрели на это как на выражение общего недовольства. Белый человек без всякой причины топтал ногами черного, и это считалось вполне естественным. И канака, избитый и измученный, пополз на свое место, не оказав сопротивления, не ответив ударом на удары. И это тоже считалось естественным.

Солнце превратило плот в раскаленную печь с открытыми дверцами, и они молили бога, чтобы оно скорее скрылось, и громко ругались, что оно висит в небе как заколдованное. И даже когда оно скрылось за горизонтом, их покрытые волдырями тела все еще пылали, как раскаленное железо. Ночь спустилась над ними, словно стеклянная непроницаемая чаша. Опять они решили нести вахту по очереди, хотя никто из них и не думал о сне, но Фенайру вдруг сделал открытие.

– Идиоты! – прохрипел он. – Зачем нам без конца всматриваться в даль? Целая флотилия судов сейчас не может нам помочь! Раз мы попали в полосу штиля, то и другие суда тоже застряли!

Такая мысль особенно сильно взволновала Попугая.

– Это верно? – спросил он Дюбоска.

– Да, вся наша надежда только на ветер.

– Тогда, во имя всех чертей, почему ты нам не говоришь этого? Зачем ты разыгрываешь комедию?

Он на минуту задумался, потом продолжал:

– Послушай! Ты ведь умный человек, а? Очень умный! Ты знаешь то, чего мы не знаем, и держишь это про себя. – Наклонившись вперед, он впился глазами в лицо доктора. – Очень хорошо. Но если ты думаешь использовать свой подлый ум для того, чтобы нас как-нибудь обойти, то знай, что я зубами разорву тебе глотку, как апельсиновую кожуру… Да, вот так. Понимаешь?

Фенайру нервно хихикнул, а Дюбоск пожал плечами и тут же пожалел, что помешал тогда Фенайру расправиться с Попугаем.

Ни малейшего ветерка не чувствовалось в воздухе, и нигде не было никаких признаков судна.

К началу третьего дня каждый замкнулся в себе, стараясь держаться в стороне от других. Доктором овладела глубокая апатия. Попугая мучило мрачное подозрение, а Фенайру с трудом сносил физические страдания. Только две вещи пока еще служили какой-то связью между ними. Одной из них была фляга с водой, которую Дюбоск с помощью лианы подвязал у себя на боку. Горящими взглядами его товарищи следили за каждым его движением, за каждой каплей, которую он наливал. И он знал, хотя это не давало ему никакого преимущества перед другими, что жажда жизни установила свой неумолимый закон на этом плоту. Благодаря его разумной экономии у них оставалась еще почти половина запасов, взятых с собой.