Возможно, что я очень идеализирую эти воспоминания, но мне кажется, что нет. Веревка была не просто шнурком, от которого можно отвязаться, она была прочными, давно установившимися узами, которые невозможно порвать.
Мы спустились ниже. Ураган ослабевал. Шерпы тоже обморозили пальцы на руках. Мы подошли к ледопаду, спустились, страхуя друг друга, и пришли в лагерь III, где встретились с Сеппом.
Он за это время выздоровел, приобрел хорошую форму, поднялся в лагерь III и пытался выйти нам на помощь. Но ураган все срывал его со ступенек, а один раз отбросил в сторону на пятьдесят метров в снег, где он задержался на краю обрыва.
Сепп выглядел ужасно: усталое, старое, морщинистое лицо, на бороде лед и снег. Позже, когда мы просматривали наши фотографии, я спросил его, почему он нас не сфотографировал. Вероятно, это были бы самые лучшие снимки.
– Я побоялся, – сказал Сепп, – ты выглядел очень страшно, а Пазанг все время плакал и кричал «Погибнем».
Я ничего этого не помню. Помню только большую радость, что встретил Сеппа, и горькое чувство поражения.
Я показал Сеппу свои к этому времени невероятно распухшие руки и сказал: «Они капут и вершина капут!»
Бегство продолжалось. Сняли лагерь III. Теперь нам не нужна была веревка: гребень простой и знакомый. Ветер здесь сносный. Мы перехитрили смерть. Но пламя жгучей боли от рук прошло по всему телу, и я знал, что буду жить, но руки погибли.
Пошли вниз, в лагерь II. Шатаясь, как пьяный, я проходил по гребню, по которому несколько дней назад поднимался уверенный в победе. Конечно, отрадно уйти от смерти, стоящей так близко, думал я, но грустно остаться калекой. Шатаясь, я шел дальше вниз.
Лагерь II. Уже вечерело. Гельмут здесь, несмотря на то, что он еще был болен, и в его обязанности входила только организация транспортировки грузов. В пургу он поднялся наверх, правильно предположив, что его помощь будет нужна. Он, правда, доктор географии, а не медицины, но тем не менее он сразу же сделал мне уколы, способствующие усилению кровообращения.
Пока устанавливали палатки, я сидел на корточках между двумя камнями, засучив рукава. Пазанг обнял меня сзади, как любимая мать, а Гельмут вонзил шприц в мои мышцы.
В наших мыслях еще жило стремление к бегству. Нам очень хотелось уйти подальше от этой вершины, так безжалостно победившей нас. Лагерь I более защищен от ветра, но я был очень слаб и не мог идти дальше: боялся длинных осыпей перед лагерем I. Я очень устал и хотел забыться.
Установили две палатки. Остались ночевать в лагере II вчетвером: Сепп и я – в одной палатке, Гиальцен и Да Норбу – в другой. Остальные спустились вниз.
Я лежал в палатке, когда пришел Пазанг, чтобы попрощаться. Он подал мне руку, но при виде моих рук, наклонился и поцеловал меня в щеку. Я чувствовал себя трупом, с которым прощаются.
Я никогда бы не осмелился подумать, что мы меньше чем через две недели будем опять целоваться со слезами на глазах, на этот раз не со слезами горя, а со слезами радости, потому что будем стоять на вершине Чо-Ойю. Тогда, после урагана, в лагере II у меня не было надежды, а только все возрастающая уверенность, что я останусь без рук и вершина для меня потеряна.
Я был беспомощен, как ребенок, и Сепп ухаживал за мной с трогательной заботой. Подобно вечно крутящемуся колесу, в моей голове шли мысли, и все время возникал вечно новый и острый вопрос: почему? Почему погода не могла испортиться днем позже? Почему ураган имел такую, все возрастающую силу? Почему? Где и когда я совершил ошибку? Нет, штурм был хорошо и тщательно подготовлен, ошибки в этом не было. Но в чем тогда моя личная ошибка? Может быть, всему виной слишком большая самоуверенность, которая была у меня накануне вечером? Может ли быть человек наказан так жестоко без всяких оснований к тому? Почему? Почему?
Глупые, бессмысленные, бесконечные вопросы, на которые невозможно ответить, не смягчали боль в руках и мешали коротать и без того длинную ночь. Это был мой маленький мир признаний и боли, созданный для себя.
Сепп позже рассказывал, что в бреду я все время говорил и просил горячего чая. Гиальцен и Да Норбу были заняты всю ночь приготовлением чая.
Я принял, по словам Сеппа, 80 штук таблеток, усиливающих кровообращение, в то время, как дневная норма – 16 штук. Видимо, они мне не повредили: состояние моих рук было значительно лучше, чем я мог ожидать.
В середине следующего дня мы все собрались в лагере I и созвали «военный совет». Мои руки нуждались во врачебном уходе, а ближайшие врачи находились в Катманду, на расстоянии трехнедельного перехода. По всей вероятности, влажный тропический воздух долин более опасен для моих ран, чем холодный, лишенный бактерий воздух гор. Я вспомнил рассказ Мориса Эрцога, обморозившего себе руки и ноги на Аннапурне. Он рассказывал, что во время спуска врач экспедиции был вынужден постепенно ампутировать фаланги на его обмороженных конечностях. Мы решили, что лучше переждать здесь.
К этому времени руки опухли, увеличились по размеру почти вдвое и покрылись огромными волдырями. Хотя мы имели с собой все новейшие средства против обморожения и знали, как их применять, однако не знали, что делать с волдырями – разрезать их или дать им засохнуть. Собрались на консилиум. Сепп отказался от своего голоса, сославшись на то, что он не врач. Гельмут был за то, чтобы дать им засохнуть, но Пазанг убежденно заявил: «Все резать». Так как Пазанг видел безусловно больше обморожений, чем мы, было решено последовать его совету и разрезать все.
В Вене врачи сказали нам, что мы сделали все наоборот. Но в конце концов Пазанг – священник и альпинист, а не врач.
Лагерь I очень красиво расположен на морене – фактически на скальных глыбах, закрытых ледником.
В холодные ночи мы слышали, как под ногами потрескивает лед. Чо-Ойю была видна прямо перед нами; благодаря перспективе вершина выглядела странно пониженной и плоской.
Здесь мы могли хорошо отдохнуть и набраться сил. Отдохнув несколько часов и чувствуя себя в безопасности, мы вновь стали оптимистами – гора один раз отбросила нас, но Пазанг, Сепп и Гельмут здоровы. Они, как только отдохнут и восстановят силы, должны сделать вторую попытку.
Пазанг, раньше всех возвративший себе старую «форму», должен был возвратиться в Намче-Базар, чтобы принести оставленные там резервы бензина, муки, цзамбы и мяса. Теперь мы знали, что вершину «с ходу» не возьмешь: нужны терпение и старание.
Мы не взяли с собой всех продуктов из Намче-Базара не по оплошности: надо было экономить, чтобы избежать лишних расходов. Мы рассуждали так: возможно, нам удастся быстро покорить вершину. Тогда транспортировка всего груза из Намче-Базара и обратно была бы связана с лишними и ненужными расходами. Если мы быстро убедимся, что не сможем подняться на Чо-Ойю, то поищем другую вершину в районе Эвереста. Даже в этом случае разумнее и дешевле иметь склад в Намче-Базаре.
Конечно, мы были подготовлены и к третьей возможности – что нам потребуется более длительное время для покорения вершины. В этом случае понадобится пополнить наши запасы, и за ними, думали мы, всегда можно послать двух носильщиков.
Теперь настало время, когда эта необходимость назрела. Нам было еще неизвестно, как остро мы в них нуждаемся и с какой надеждой будем их ожидать.
Пазангу с несколькими шерпами нужно пойти в Намче-Базар, примерно через десять дней они смогут вернуться обратно. На этот период у нас хватит продовольствия. Кроме того, в высотных лагерях осталось немного консервов, и если нам не хватит продуктов, за ними можно послать.
Тогда мы, конечно, не знали, что оставленные нами во время бегства рыба, фасоль и сосиски позволят через десять дней выйти на второй штурм вершины. Они будут для нас уже не резервом, а жалкой основой успеха второго штурма.
Пазанг торопился с выходом в Намче-Базар. Когда Гельмут делал мне уколы в пальцы и я еще не совсем оправился от пережитого страха, Пазанг уже говорил о том, сколько он доставит бензина, цзамбы и прочего из Намче-Базара. Принести половину яка или пригнать целого? Преимущество целого яка в том, что он сможет прийти на своих ногах. Тогда, при виде своих рук, я очень сердился на Пазанга за его торопливость, ибо был очень капризным, как все больные. Позже я имел возможность убедиться в правоте Пазанга.
