Как я уже говорил, эта доля к победе над вершиной была самой существенной.

Анг Ньима и Да Гиальцен остались в лагере I, а остальные четыре шерпа, среди которых два очень опытных – Аджиба и Гиальцен, должны были подняться с нами.

Мы теперь были не такой сильной и полной надежды группой, как в первый раз. Мы слишком много пережили. Мы познакомились с убийственной силой ураганного ветра на высоте 7 000 метров и теперь знали, что покорить вершину можно только при благоприятных условиях.

Как раз эта беспомощность и зависимость от судьбы мне больше всего нравится в Гималаях. В наших горах, то есть в Альпах, техническая подготовка, тщательная планировка и физическая тренировка могут одержать победу в борьбе против сил непогоды. Даже в самом худшем случае можно все же, в некоторой степени, держать судьбу в своих руках.

На высоких вершинах Гималаев техническая подготовка, хорошее оснащение и правильное планирование служат только предпосылкой к успеху. И даже тогда, когда все условия подготовки к походу выполнены, на пришельца может броситься ураган – вершина останется не покоренной и обратный путь будет отрезан.

Эта зависимость придает таким восхождениям своеобразное возвышенное, всегда чего-то ожидающее и покорное чувство. Мы можем делать все, что считаем нужным, но окончательное решение принимается где-то выше, помимо нас.

Я хотел подняться в лагерь III, где, несмотря на свои больные руки, мог быть полезным при подготовке штурма и организации транспортировки.

Путь теперь мы знали хорошо. К лагерю II, по осыпи, нами была вытоптана настоящая тропа. Это придавало чувство уверенности и оправдывало наше присутствие.

Не устанавливая палаток, мы прошли мимо лагеря II, стремясь подняться до подножья ледопада.

Следы хорошо сохранились даже на ледовом гребне, видимо, здесь уже проходили швейцарцы. Мы шли без веревки; каждый двигался так быстро, как мог. Часто мы находились далеко друг от друга, но ни у кого не возникало опасения, что он может отстать. Мы очень хорошо знали себя и свои возможности и остались сплоченной группой даже тогда, когда находились на некотором расстоянии друг от друга.

Мы боялись непогоды и поэтому не хотели ставить палаток. В лагере III мы вырыли себе уютную снежную пещеру. Сепп, как инженер-строитель, не только планировал ее, но в основном и осуществил ее строительство. Здесь снег был зернистым и не очень плотным. По спускающемуся наклонно коридору мы попадали в пещеру, где можно сидеть, не доставая головой потолка. Правда, по коридору нужно было лезть на четвереньках и извиваться змеей, если не хочешь, чтобы снег попал за воротник. Выход, через который неприятно дуло, закрыли рюкзаком.

Я, как избалованный больной, получил лучшее место между Сеппом и Гельмутом и, таким образом, был защищен от холода с обеих сторон. Гельмут, лежавший у наружной стены пещеры, вскоре констатировал, что сильные порывы ветра дают себя чувствовать через толщу снега. Нам, находившимся вдалеке от стены, не составляло труда утешать Гельмута, что когда стены пещеры обледенеют от нашего дыхания, они будут крепкими, как цемент, и ему не придется беспокоиться. Гельмут бурчал что-то себе под нос, думаю, что он не был совсем убежден нашими доводами. Аджиба и Гиальцен занялись варкой пищи и каждый раз, когда они ставили очередную кастрюлю на примус, наша пещера расширялась, так как они брали снег прямо со стен или потолка.

Скоро в пещере стало тепло и уютно. Может быть, это несколько и преувеличено, но по сравнению с палатками – это так. Рассказы о тропической жаре в чумах, где эскимосы сидят обнаженными до пояса, я встречал всегда с некоторым подозрением, но теперь я думал, что в этих рассказах есть некоторая доля правды. Я закутал свою голову шерстяным кашне поверх подшлемника и лег спать.

На следующий день погода была не очень хорошей, но и не безнадежной. Сепп, Аджиба и Гиальцен решили попытаться выйти в лагерь IV. Если им это удастся и погода продержится хорошая, тогда на следующий день Аджиба и Сепп выйдут на вершину. Гиальцен останется в лагере IV, Гельмут и остальные шерпы выйдут навстречу штурмовой двойке. Это была очень жесткая программа, но мы не могли позволить себе потерять хотя бы один хороший день. Сепп, Аджиба и Гиальцен выползли из пещеры. Ветер усилился. Они исчезли в направлении ледяного барьера, а мы возвратились в наше убежище.

Пещера сейчас казалась пустой. Перед нами целый долгий день, потом еще один день, а может быть еще и третий, прежде чем я, ведь я остался тут один, что-либо узнаю о судьбе ушедших.

Больше всего я боялся такого бездеятельного ожидания. Имеешь слишком много свободного времени, чтобы подумать о победе и возможных жертвах, связанных с ней, чувствуешь все это так, будто присутствуешь при этом, а позднее они окажутся незначительными. Сознание огромной ответственности давило свинцовым грузом на мои плечи.

Спустя несколько часов послышался шум у входа в пещеру. Вернулись все трое. Они выглядели усталыми и замерзшими.

Сепп рассказал. Было очень холодно, и дул сильный ветер. Они поднялись выше ледопада. Но там, на пологом склоне, ветер усилился, и было бессмысленным даже думать о том, чтобы выйти к лагерю IV. Палатки и другие вещи, предназначенные для штурма, они закопали наверху в снег, а сами вернулись.

Я не знал, должен ли я испытывать разочарование или чувствовать благодарность? Я был очень рад, что они вернулись, но каждый лишний день ожидания уменьшал запасы продовольствия и отодвигал покорение вершины все дальше, если, конечно, Пазанг не придет в последнюю минуту…

Но в данный момент, когда мы слышали, как ветер гонит снег по гребню, мы были счастливы, что находимся все вместе.

Ночью напряженность ослабла.

На следующий день мы не смогли выйти из пещеры даже на короткое время. Если иной раз нам и приходилось, в силу необходимости, выходить из пещеры, то для этого требовались сила воли и смелость, а возвращались мы совсем замерзшими.

Когда на животе, головой вперед, мы втискивались в пещеру, то создавалось впечатление, что она – единственная твердая точка в сером мире безоблачного неба, простирающегося далеко под нами, над холмами Тибета. Казалось, что в этом беспощадном мире снежные склоны ползут, ибо ветер гонит перед собой кристаллы снега. Ветер – здесь господствующий элемент, это уже не только воздух в движении, но страшная угрожающая сила.

Гельмут делал мне каждый день по одному уколу, усиливающему кровообращение. Я знал, что от этого зависит, останусь ли я с пальцами, чего, конечно, я очень хотел, тем не менее мне иногда было трудно подчиниться этим процедурам.

В связи с тем, что я не мог снять штормовку и свитер через опухшие руки и освободить предплечье, Гельмут делал мне уколы в бедро. Но снять брюки тоже не очень просто, а главное, очень холодно. Гельмут сначала должен был подогреть ампулы, а затем заполнить их содержимым шприц. К этому моменту я должен быть уже готов, иначе замерзнет шприц. Иногда я бы с удовольствием отказался от укола (и от пальцев), но с Гельмутом шутить было нельзя. С самоотверженностью, достойной более благодарного, чем я, больного, он лечил меня с пунктуальностью профессора.

В снежной пещере для нас обоих было значительно лучше: теплее и нет ветра. Я будто находился в больничной палате, а Гельмут, наверное, чувствовал себя настоящим врачом. Он имел на это все основания, так как только благодаря его настойчивости и заботливости мои руки остались почти целыми.

Опять долгий день ожидания. Как любое время, незаполненное делом, оно теряет меру: является одновременно и коротким мгновением и терзающей бесконечностью.

Мы сидели без дела и ждали. В таких условиях всякая попытка восхождения была бы пустой тратой энергии и калорий, а их нужно экономить.

Иногда мы слышали снаружи скрип замерзающего снега под ногами. Сепп говорил, что на ледопаде, рядом с веревкой Пазанга, висит веревка швейцарцев. Значит они уже здесь. И снег скрипит, когда они проходят мимо нас.