Когда на следующий вечер, последний вечер нашего пребывания в Тхами, мы приготовились ко сну и уставшие от еды хотели залезть в свои спальные мешки, среди гостей Аджибы поднялось волнение, и нам показалось, что виной этому были мы. После короткого, проведенного шепотом совещания нам сообщили, что в одном из соседних домов состоится какое-то торжество и хозяева были бы очень польщены, если бы мы не отказались принять в нем участие. Так как мы весь день ели картофель и пили чанг, то очень устали и нам не хотелось присутствовать на этом торжестве. Сепп и Гельмут ни в коем случае не хотели идти.

Но на сей раз я показал себя настоящим руководителем экспедиции. Я обстоятельно разъяснил товарищам, что долг вежливости обязывает нас принять приглашение, нам нужно идти, и они согласились.

Получив согласие, двое молодых шерпов ушли, чтобы предупредить хозяев о нашем прибытии. Мы, без особого энтузиазма, надели ботинки и были готовы.

Во дворе было совсем темно. Нас сопровождал шерп, державший в руках горящие лучины. С таким освещением мы шли через поля и перелезали через каменные ограждения. Несмотря на освещение, мы несколько раз весьма крепко «обнимали землю». Лучинки кончились, и мы оказались в темноте. Во всех домах было темно, и казалось, что все Тхами спит. Наш проводник несколько раз крикнул в темноту ночи непонятное имя, затем сказал нам несколько успокоительных слов и ушел.

Мы некоторое время подождали. Нигде не было заметно и признаков праздника. Видимо, как это не редко бывает у рьяных хозяев, особенно в Гималаях, они поспешили пригласить гостей прежде, чем успели приготовиться к приему. В полной темноте мы с трудом нашли дом Аджибы и легли спать.

На следующий день мы спустились в Намче-Базар. Тропа проходила вдоль склона. Несколько не доходя до Намче-Базара, нас встретили четыре офицера армейской заставы. Они бросились к нам, и мы подверглись опасности быть задушенными в их объятиях. Капитан Мишра вручил нам поздравительную телеграмму Непальского правительства:

«Благодарим за сообщение о Вашей победе. Сообщение передано нами международной прессе для широкого опубликования. Примите наши сердечные поздравления и передайте их остальным членам Вашей успешной экспедиции. Мы не сможем быть счастливы, пока Ваши обмороженные руки и ноги не будут снова в полном порядке. Слава Вам, герои!»

Я сказал Сеппу и Гельмуту: «Теперь мы стали еще и героями». Мы смущенно смотрели себе под ноги.

Но на этом не кончилось. Армейская застава вручила нам свое приветствие, написанное крупными буквами на большом листе бумаги. Мишра передал его мне в руки.

«Армейская застава, Намче-Базар, 26.10. 1954 года Австрийской экспедиции на Чо-Ойю 1954 года

Дорогие братья!

Нашей радости не было предела, когда я узнал о Вашей замечательной победе на Чо-Ойю, седьмой по высоте вершине мира. Примите наши сердечные поздравления и передайте их своим партнерам. Прилагаем поздравительную телеграмму правительства Непала.

С братским приветом X. П. Мишра, старший офицер армейской заставы».

Мы не могли найти слов благодарности и только повторяли: «Мы благодарим вас».

Взявшись под руки, мы спустились в Намче-Базар.

Пазанг, который уже целый день праздновал нашу победу и при встрече сильно шатался, тоже обнимал нас и уверял, что мы – «его отец и мать». Немного спустя ими стали и Мишра и остальные офицеры. Весь мир, или по крайней мере Намче-Базар, в эти дни был большой семьей, семьей, состоящей из любящих родителей и детей.

Громадная бочка чанга была приготовлена к нашему приему – позднее мы за нее заплатили. Торжественный обед ждал нас, и не только один! Офицеры хотели нас угощать, мы хотели угощать офицеров, и почти в каждом доме хотели угощать нас всех вместе. Так как вечера стали уже более длинными, был установлен порядок гостеприимства; кроме того, нас успокоили, что это не единственный вечер и что после него будут еще такие же вечера. У нас были неважные перспективы. Покорение Чо-Ойю казалось нам пустяком по сравнению с тем, что предстояло сейчас.

Дни в Намче-Базаре так походили один на другой, что я в своей памяти не могу их разделить. Каждое утро я просыпался с твердым намерением написать наконец сообщение о нашей экспедиции. Гельмут и Сепп спали в палатках. Я ночевал в соседнем доме, в котором находилась наша главная квартира. Там было теплее.

Но, несмотря на тепло, руки очень сильно болели, и я был вынужден вставать раньше всех и садиться у огня. Как я не «поджаривал» руки, боль не покидала их. Ровно в семь часов всходило солнце и освещало поле, на котором были установлены наши палатки. Я садился на солнце и грел руки. Солнечные лучи действовали чудотворно. Боль утихала, и я чувствовал себя хорошо. Я все еще был полон решимости начать писать сообщение. К этому времени просыпались Сепп и Гельмут; мы клали надувные матрацы рядом на солнышке и ждали завтрака. Завтрак был торжественным, так как у нас имелось еще несколько банок кофе и джема. После завтрака Гельмут нежно массировал мне руки. Он чувствовал себя ответственным за мои руки и ухаживал за ними.

Теперь у меня не было причин не писать свое сообщение, но для этого мне нужно было идти в палатку или в дом: во дворе мешали ветер и пыль. Поэтому я говорил себе, что здоровье мне дороже, чем венская «Пресс», и звал Да Гиальцена.

Да Гиальцен был, как я уже говорил раньше, одним из наших шерпов-кули. Вначале он должен был сопровождать нас только до Намче-Базара. Но в связи с тем, что он мог носить очень большие грузы и безропотно выполнял все неприятные работы, от которых другие шерпы увиливали, мы оставили его у себя на весь срок работы экспедиции.

Эту «девушку на все руки» я скоро обучил и тому, чтобы он часами массировал мои руки. Я без стеснения пользовался услугами Да Гиальцена потому, что иначе ему пришлось бы быть в роли кухонного рабочего у Анг Ньима, – мыть посуду и носить воду.

Он очень умело и с большим чувством выполнял обязанности массажиста. При этом он напоминал мне Гиальцена, когда тот, смущенно глядя мимо меня, поддерживал меня во время спуска из лагеря IV. Мои пальцы были все еще опухшими, и в отдельных местах до них нельзя было дотронуться. Да Гиальцен с точностью до одного миллиметра доходил до этих мест, но никогда не дотронулся ни до одного из них. Это было тем более удивительно, что при массаже он никогда не смотрел на мои руки, а отвлеченным мечтательным взглядом смотрел перед собой.

Таким образом, я имел достаточно времени, чтобы любоваться его лицом. Шерп напоминал молодого слона. У него была привычка через короткие промежутки времени потягивать носом, что стало для него необходимостью, как дыхание для других. Во время нашего путешествия это потягивание носом стало характерным шумом, и в самую темную ночь мы всегда знали, находится Да Гиальцен вблизи или нет.

Сегодня его скучная обязанность массажиста выполнялась на солнце, время проходило несколько веселее, чем обычно. Ниже той пашни, на которой были установлены палатки, находилось другое поле, отделенное от первого очередной террасой. На этом поле шерпы варили, боролись, играли в футбол или проводили время как-либо иначе. Да Гиальцен был тогда уши и глаза. Его особенно привлекала борьба. – «Браво, Да Норбу!» – кричал он, или, – «Плохо, Пемба Бутар!» – Ни один болельщик первенства страны по футболу не мог быть более возбужден, чем он. И пока он возбужденно ругался, хвалил, укорял или смеялся, его пальцы непрерывно работали на моих руках.

К этому времени наступала пора обеда. Да Гиальцен мог вернуться на кухню, чтобы помочь там. Делал он это с удовольствием. В начале нашего путешествия Да Гиальцен был стройным, худощавым юношей, когда же мы расставались, у него была плотная круглая фигура.

Разумеется, перед обедом у меня не было ни малейшего желания начинать сообщение. «После обеда», – говорил я Гельмуту, который к этому времени заполнил уже не мало страниц.