Всадник направился к хижине. Оказавшись через десять минут у входа – прорубленная дыра, – незнакомец позвал. Из мрака выскочил, щурясь на свет, заросший волосами и бородой человек, и грязный до такой степени, что, например, угадать его возраст было бы невозможно. Марк поморщился – от человека воняло «как от козла». Человек был облачен в некое вретище – настолько драное, грязное и в общем отвратительное, насколько совершенным было убранство всадника – сверкавшее под спокойным нежарким солнцем всеми оттенками спектра.

Хижина представляла собой сооружение из неотесанных бревен с единственной дырой-входом; стены подперты замшелыми валунами. Перевозчик, кивая и бормоча одну и ту же фразу, засеменил к лодке. Лодка вблизи показалась такой же ужасной как хижина; всадник, тем не менее, ступил в нее совершенно спокойно и оглянулся, кивком приказав сделать то же. Марк осторожно стал рядом с конем, вцепился в упряжь – которая мерцала отделкой, в ответ солнечным бликам на хрустальной воде.

Перевозчик, шурша своим вретищем и воняя, стоял в полутора метрах и работал шестом. Шест оказался предметом совершенно не согласующимся ни с внешностью самого человека, ни с его обиталищем. Длинный, выше роста, металлический стержень – с небольшим многогранником на конце, сделанным из материала похожего на полупрозрачный темно-вишневый хрусталь. Граней на этом кристалле было так много, что многогранник «переходил» уже в шар. Сам посох-шест был, скорее всего, металлический, и полирован загадочным образом; под прозрачным сверкающим слоем – поверхность неоднозначного цвета, от черно-шоколадного до багрово-золотого. Словно полировка была прозрачной только если смотреть перпендикулярно поверхности; а если смотреть по касательной, «сбоку», – наполнялась золотым туманом.

Лодка скользила по глади горного озера и приближалась к противоположному берегу. (Еще вчера утром здесь находилась идиллическая деревенька, по всем открыточным правилам отражаясь в зеркальной воде.) Наконец они перебрались, и лодка выскользнула на песчаную отмель. Сойдя на берег, всадник бросил перевозчику монету.

Таких монет Марк нигде никогда не видел. Она представляла собой привычный диск, более-менее привычного размера – сантиметров пять в диаметре, миллиметров пять в толщину. Изготовлена из черно-шоколадного материала; материал матовый, обработкой схож с материалом шлема. Рисунок выполнен блестящими линиями такого же цвета, контрастными своей полировкой. Если это был герб, или эмблема, то какие-то странные – рисунок больше напомнил некую схему. Гурт имел какую-то, похоже, надпись – она светилась, будто подсвеченная изнутри ярким светом.

Монета упала в мокрый песок. Перевозчик, кивая и бормоча теперь другую фразу, наклонился и поднял радужно-черный кружок. Когда он ее поднимал, монета сверкнула другой стороной – сочное, чистое, ясное объемное изображение, еще более впечатляющее своим минимальным размером. Голограмм такого качества Марк также нигде никогда не видел. Было как-то не по себе – увидеть такую вещь здесь, в таком диком, «девственном» антураже, и в частности в руках этого жуткого дикаря. (Может быть, эта монета – нечто большее чем просто денежный знак, платежное средство? Может быть, это вообще не прошлое, а будущее? Если так, то какое-то странное будущее.)

Они двинулись дальше; поднялись на пригорок, под которым вчера утром располагалась деревня; зашагали подошвой кряжа. Всадник по-прежнему плелся неторопливо, изредка оборачиваясь, поглядывая направо, на стеклянную гладь воды.

Прошло несколько часов; давно перевалило за полдень. Они продолжали неспешный ход по тропе, которая вчера утром была дорогой с автобусом два раза в сутки. Наконец тропа привела их туда где вчера находился поворот большой междугородной трассы. Трасса, двигаясь с севера, сворачивала здесь на запад, в ущелье, перпендикулярное долине с озером. Вместо трассы теперь была тоже тропа – только более хоженая, чем эта. Они свернули налево и двинулись по новой дороге.

Еще через пару часов, когда солнце повисло над долиной прямо по курсу, собираясь закатиться за горизонт, крутые отроги по сторонам сошли на нет, и тропа вылилась из долины в холмистую плоскость. Крупный рельеф закончился. Впереди в глубокое синее небо поднимались струйки дыма – жилье. Ветер донес терпкий дымок; еще через полчаса они, наконец, вышли к селению.

Селение было, мягко говоря, странным. Как будто в одном месте встретились два противоположных мира. В центре на плоском холме возвышалось необыкновенное здание, пропорции которого поражали гармоничностью, отделка и украшение – совершенством. Ниже, по склонам холма, громоздилось скопление хижин – одна жутче другой. Убогие, безобразные, мерзкие, хижины, казалось, были готовы рассыпаться от одного удара ногой.

Тропа проходила между хибарами. Во мраке дверных проломов (никаких окон, как у того перевозчика, не имелось), сквозь которые выходит черно-сизый дым, можно было разглядеть любопытно-настороженные лица. Взрослые, старые, дети; мужчины и старики – заросшие чудовищными бородами; женщины и дети – закопченные до черноты. Все со спутанными, никогда, похоже, не чесанными волосами; на всех – жуткие рубища, как на том перевозчике.

Марк загляделся по сторонам, затем поднял голову. Они остановились перед центральным зданием. Оно было сложено из сиренево-золотистого камня, игравшего глубоким червонным оттенком в скользящих лучах закатного солнца. Казалось, что здание было выточено из целого блока, после чего на стены мастера нанесли узор, имитирующий замысловатую кладку – квадраты и прямоугольники разной величины, подогнанные под формы фасада. И казалось, что среди этих квадратов и прямоугольников не имелось ни одной пары с одинаковой конфигурацией.

Толщина и глубина швов кладки была неестественно однородной. Тон заполнявшего швы материала был светлее поверхности камня, отчего здесь и сейчас – в окружении холмов предгорья, под хрустальным вечерним небом – казалось, что здание не стоит, влитое в каменный купол, а парит в прохладном медвяном воздухе.

По периметру каждого квадрата-прямоугольника проходил золотой узор – тонкий растительный орнамент, похожий на тот что был на одежде и амуниции всадника. По мере того как наступали сумерки, все больше казалось, что узор как бы светится изнутри, подобно надписи на гурте монеты.

Здание было очень простым, никаких «архитектурных излишеств». Прямоугольные окна и двери; прямоугольная арка во внутренний двор; плоская крыша, обведенная фризом с отделкой все того же узора. Но от всей этой простоты – от гармонии пропорций, соразмерности объемов, согласованности форм с отделкой – дух захватывало.

Марк заглазелся на здание; всадник невежливо пнул его своим необыкновенным сапогом и указал рукой на входную арку. Когда они приблизились, стало видно – с определенного расстояния под определенным углом – как над аркой зажигается герб-схема, в кольце золотого огня. Такая же суперголограмма, что была на монете, только в сотни раз больше. Пламенный круг бросал теплые блики на камень отмостки, выложенной вдоль стен. Отмостка – полоса шириной метров пять – обрывала мир нереального совершенства. Шаг в сторону, ниже по склону холма, – крошеный камень, топтаная трава, жуткие хижины, жуткие рожи в дверных пещерах.

Солнце скрылось за ломаной линией горизонта; надвинулись сумерки. Марк оглядел угрюмую темень трущоб, вернул взгляд на волшебное мерцание сиренево-золотистых стен. Куб здания словно собрал со всей прохладной синевы вечернего неба всю розовую теплоту уходящего солнца. Контраст, мягко говоря, странный.

Они поднялись и ступили на полированную отмостку. Вошли в арку, прошли во двор – ворот не было, – свернули налево, прошли десяток шагов, остановились. Всадник спешился, распространив хрустальные звуки цепочек и карабинов. Словно ниоткуда возник человек в чем-то темном, молча взял коня под уздцы и увел. В стене слева открылась дверь; незнакомец обернулся, кивнул, вошел. Марк, напоследок вдохнув медвяно-холодного вечернего горного воздуха, вошел за ним.