Ясное дело: они кого-то искали. Было нетрудно догадаться: этот «кто-то» был Никодемус. А может, искали и меня. Я постояла немного, прикидывая: попытаться ли пройти через Нижние врата или же лучше повернуть назад? Есть ли такое место, где пройти легче? Быть может, Кленовые врата, через которые мы с Драканом попали в замок? Но их тоже охраняло несколько стражников, а кроме того, этот путь увел бы меня из города прочь. А я боялась, что мне потом не удастся отыскать дом вдовы аптекаря.

Постепенно продвигаясь к воротам, я чуть сильнее сгорбилась под своей корзиной. Матушка частенько говаривала, что коли захворал, порой выздоравливаешь быстрее, полагая, что ты здоров. Это и вправду помогло, когда я хворала коклюшем. Не поможет ли вера в это и сейчас? Зажмурив глаза, я представила себе, что уже миновала ворота, что стражники вообще не заинтересовались худеньким мальчишкой с дровяной корзиной на сутулой спине.

– Ты куда, паренек?

Мой живот превратился в камень, я была просто уверена в этом. В холодный как лед, серый, мокрый камень, весивший целую тонну. Сначала в голове у меня все стихло, и я едва не кинулась прочь. Но в такой тесноте и давке далеко не убежишь. И вдруг я услыхала гнусавый, заикающийся голосок, который вырвался у меня изо рта. Голосок, вовсе не походивший на мой собственный.

– Домой, добрый господин! – прогнусавила я. И я уже твердо знала, откуда этот голосок. Точно так дома, в Березках, говорил Мальте-дурачок.

– Да, могу себе представить, – угрюмо сказал стражник. – А где же твой дом?

– У моей матери!

Он раздраженно огрел меня древком своего копья.

– Слышь-ка, ты наглец или попросту дурак? Где живет твоя мамашка, сопливый ты щенок?

– Дома! За церковью!

– За какой церковью? Святой Аделы или Магды? Отвечай!

Он снова ударил меня древком, на этот раз чуть сильнее, чем прежде, а я, подумав о Мальте-дурачке, начала всхлипывать и ловить ртом воздух, будто плакала.

– М-м-магды, добрый господин! Не надо меня бить, добрый господин!..

– Да оставь ты беднягу паренька в покое, ведь всякому видно, что у него с головой не все ладно! – Это произнесла крупная сильная женщина с корзиной выстиранного белья, одна из тех, кто стоял позади меня в очереди. – Так мы тут проторчим до самого полудня!

– Да пропусти его, Матис, пусть катится! – пробормотал второй стражник. – Ведь это всего лишь бедолага с нижнего Грязного города, безотцовщина, один из приблудников, которому досталось много колотушек и мало еды. Или, по-твоему, это княжеский сын? Да уж, только князю и дела в том бардаке, где трудится его мать. Убирайся, щенок. Вон отсюда! – Да, господин, – всхлипнула я. – Спасибо, господин!

Мистер Маунус оказался прав. Заблудиться было почти невозможно, потому что стоило только выйти из крепости, как уже видны были колокольня и медная крыша церкви Святой Аделы. За церковью раскинулись Аптекарские сады, а там, за побеленной оградой сада, среди зарослей ветлы и шиповника стоял дом вдовы аптекаря.

Миновав калитку, я тут же почувствовала себя как дома, хотя никогда здесь раньше не бывала. Тут пахло точь-в-точь как в садике целебных трав моей матушки за Домом под Липами. Здесь тоже стоял свежий и резкий аромат сальвии и каких-то других пряных трав, да еще более тяжелый и удушливый запах бегонии и черной бузины – высокой, с блекло-желтыми цветочками. Вокруг в лучах осеннего солнца сонно жужжали пчелы, собирая нектар для последнего в этом году меда, а на грядке, рядом с усыпанной гравием дорожкой, стояла на коленях женщина и вытаскивала из земли головки чеснока. Соломенная шляпа затеняла ее лицо, а светло-синяя косынка не позволяла осеннему ветру сорвать шляпу.

– Фру Петри? – вопросительно произнесла я, не уверенная, что это и есть вдова аптекаря.

Я представляла себе ее в черном, в трауре, быть может, потому, что все называли ее Вдовой. Но юбка на ней была цвета зеленого мха, а блузка – желтого, ее плечи окутывала плотная светло-коричневая шаль, похожая на оленью шкуру.

– Да? – сказала она и выпрямила спину. Она оказалась еще к тому же моложе, чем я думала. На ее лице, затененном шляпой, было не так уж много морщин – лишь одна меж бровями да бороздки возле уголков рта.

Она, верно, была тех же лет, что и моя мама, и уж всяко не такой жалкой, беспомощной старушкой, какой я ее себе представляла. Красивые золотистые волосы слегка прилипли к ее вспотевшему лбу, и непохоже было, что в них проглядывают седые пряди.

– Привет вам от Мистера Маунуса!

– Вот как?

Стряхнув с рук землю, она бросила на меня косой взгляд. Высокого для женщины роста, она, даже стоя на коленях, была не намного ниже меня. В последнюю минуту я забыла склонить голову так, чтобы не привлекать внимания к моему взгляду.

– Ладно, тогда, пожалуй, нам лучше войти в дом! – Поднявшись, она стряхнула сор с юбки. – Будь добр, возьми эту корзинку!

Хорошо ей было говорить! Ведь у меня была своя собственная корзина для дров, так что свободной оставалась лишь левая рука. И я не была уверена, что вообще смогу удержать ее плетеную корзинку, потому как пальцы хворой руки меня по-прежнему не слушались. Я ухватилось было за ручку корзинки, но, когда хотела поднять ее, пальцы разжались, и головки чеснока снова рассыпались по земле.

– Простите, – извинилась я, чувствуя, что краснею. – У меня рука хворая.

– Поэтому он и прислал тебя?

– Нет, – ответила я и, присев на корточки, стала собирать чеснок.

– Пусть валяется, – сказала она. – Заберу его позже.

Она сама взяла плетеную корзинку, и мы пошли по посыпанной гравием дорожке к серому каменному жилому дому.

– Присядь! – пригласила она, кивнув в сторону выкрашенной в синий цвет кухонной скамьи. – Тогда я смогу осмотреть твою руку, пока ты рассказываешь мне, что у Мистера Маунуса на сердце.

Я села и с любопытством огляделась вокруг. Горница походила на кухню, на поварню, и все-таки это было вроде нечто совсем другое. Здесь был дровяной очаг и рабочий стол и насос – подумать только, насос в самом доме! И еще полки! Повсюду полки, выкрашенные в синий цвет, начиная от вылощенного пола до самых просмоленных балок потолка. И эти полки были плотно заставлены горшочками и бутылями! Их было еще больше, чем у Мистера Маунуса до того, как большую их часть разбили вдребезги люди Дракана.

Вдова раздула огонь и подложила дрова в очаг.

– Ты голоден? – спросила она, накачивая воду в большой медный котел.

Я кивнула. Все это время нам приходилось делить на троих съестные припасы Мистера Маунуса, предназначенные ему одному, потому как, если б он внезапно стал потреблять больше, это возбудило бы опасные подозрения.

– Ну, что ему надо от меня, этому старому ворчуну?

– Я должен передать слова Мистера Маунуса: некто, на кого охотится дракон, нуждается в помощи.

Она резко перестала качать воду. Еще несколько мгновений насос работал – вода все лилась, – а потом прекратил.

– Мне бы следовало, пожалуй, догадаться… – тихо сказала она. – Он всегда был привязан к этому юноше. Только бы сейчас он был прав!

– Я должен еще сказать, что это сам дракон проложил себе путь к вершине. – Круто повернувшись, она уставилась на меня.

– Он невиновен, – произнесла я.

– Да ну? Ты и это должен мне сказать? А кто ты такой, чтобы произносить подобные речи в моем доме? Речи, которые могут стоит людям жизни?!

Она воскликнула негромко, но это напомнило мне звуки, которые слышатся, когда кузнец опускает докрасна раскаленный клинок в ведро с водой.

– Дина Тонерре, – сказала я, глядя вниз на столешницу. – Дочь Пробуждающей Совесть.

– Дочь Пробуждающей Совесть…

Три шага, и она уже стоит рядом! Ухватив меня за подбородок, Вдова другой рукой отвела со лба мою густую челку. Она стойко выдержала мой взгляд, куда дольше, чем другие люди. Потом, отпустив меня, села на скамью по другую сторону стола.

– Дочь Пробуждающей Совесть, – прошептала она. – Да, да, я верю в это… И ты клянешься, что тебя послал Мистер Маунус?