Неизвестно, сколько прошло времени. Галя ныряла и шарила под водой до тех пор, пока не поняла, что просто не вынырнет после очередного погружения. Она не знала, умеет ли плавать Любина мать, Кира Ивановна, но решила, что на берегу в любом случае могут оказаться какие-нибудь взрослые люди и Любу еще успеют спасти.

Барахтаясь по-собачьи, она кое-как добралась до берега. Там, под березой, на байковом одеяле, крепко спала мать Любы. Рядом стояла пустая бутылка из-под портвейна. Галя принялась будить Киру Ивановну, трясти изо всех сил. Проснувшись, наконец, она еще несколько минут сидела, тараща красные глаза, и повторяла:

– Так я не поняла, где Люба?

Тут мимо прошел какой-то мужчина, Галя бросилась к нему, он понял ее сразу и, не раздеваясь, прыгнул в воду.

Кира Ивановна догадалась, что произошло, только когда мужчина вынес ее дочь на берег и, ни слова не говоря, принялся делать ей искусственное дыхание. Но все было уже бесполезно. Мужчина оставил их, побежал искать ближайший телефон, чтобы вызвать “скорую”. И вот тут Кира Ивановна закричала: “Это ты сделала, ты ее нарочно утопила, ты убила мою Любушку!"

Прочитав исписанные страницы, врач сказала:

– Вот видишь, ты ни в чем не виновата. Я советую тебе никогда ни с кем не обсуждать эту ужасную историю, а все, что мучает тебя, записывать в тетрадку. Ты будешь просто вести дневник, он поможет тебе успокоиться и разобраться в собственных чувствах. Это очень старый, простой и надежный метод. Время лечит. А от воды тебе пока лучше держаться подальше. Но и этот страх постепенно пройдет. Ты умная девочка, все будет хорошо.

Потом многие годы и правда все было хорошо, правильно и осмысленно.

Галя училась в новой школе лучше, чем в старой, получала пятерки по всем предметам и закончила с золотой медалью. Наверное, потому, что ни с кем не дружила, очень много читала и занималась. После десятого класса поступила в университет, на исторический факультет, встретила Женю, родила двоих детей, защитила диссертацию, жила ярко и интересно.

Если накатывали на нее мутные волны тоски и страха, она возвращалась к своей старой общей тетради, которая постепенно превратилась в ее дневник. Она никому не рассказывала про Любушку, даже самым близким людям, мужу и единственной своей подруге Светке Лисовой, поскольку успела изучить самое себя и знала, что сразу начнет дрожать и оправдываться, хотя ни в чем не виновата. Но потребность поделиться с кем-то иногда возникала, и она возвращалась к своему дневнику.

Со временем страх ушел, смягчилось и растаяло жгучее чувство вины. Осталась только жалость к Любушке, и страницы старой общей тетрадки в клеточку, с зеленой клеенчатой обложкой, постепенно стали заполняться простыми теплыми воспоминаниями о погибшей девочке.

Она описывала маленькую комнату в коммуналке, в которой жила Люба с матерью. Письменный стол у окна, настольную лампу, куклу-негритоса с красной повязкой на приклеенных курчавых волосах, бумажный портрет Брижит Бардо за стеклом серванта, маленький серый томик Есенина пятьдесят девятого года издания, с которым Люба никогда не расставалась и даже клала на ночь под подушку, телевизор с крошечным экраном и лупу, в которую заливали воду. Все подробности короткой Любушкиной жизни переселились из небытия в потрепанную общую тетрадь и устроились там вполне комфортно.

Нянька Раиса закончила уборку палаты, еще некоторое время постояла, опершись на швабру, и посмотрела телевизор. Как только больная заснула, она тут же переключила на другой канал и поймала несколько финальных сцен очередной серии “Дикой Розы”.

– Если такая умная, возьми и разгони их, – пробормотал себе под нос компьютерщик Вадик.

– Это наши проблемы, и посторонних они не касаются, – надменно заметила секретарша Наташа, – и вообще, мы не поняли, кто вы и каким образом сюда вошли?

– Да, очень интересно, откуда взялась такая фея? – томно потягиваясь, спросил Феликс.

– Из Нью-Йорка прилетела.

– Из эмигрантов? – небрежно уточнила Тата.

– В Америке все эмигранты, – улыбнулась Маша, – правда, в разных поколениях. Мои предки, насколько мне известно, переселились в Новый Свет в конце восемнадцатого столетия.

– Ага, ясненько, – Феликс важно похлопал глазами, покрутил подвижным мягким носом, попытался сосредоточиться, но не смог. – Слушай, а почему ты так отлично говоришь по-русски? Никакого акцента. И вообще, извини, конечно, но кто ты такая, а?

– У меня была няня русская. А кто я такая, вы все могли узнать еще неделю назад. О моем приезде вас предупреждали. Пришло несколько факсов из “Парадиза”. В бюро пропусков для меня был заказан декадный пропуск, иначе я бы сюда никак не попала.

– Ага, конечно. Факсы, наверное, к Вике пришли, а ее.., это.., тю-тю, пиф-паф... Господи, упокой ее грешную душу, пусть земля ей будет пухом! – Феликс закатил глаза и размашисто перекрестился, снизу вверх и слева направо.

– Так все-таки, кто же вам заказал пропуск? – подозрительно прищурилась Ляля.

– Ваш покойный шеф, Виктория Павловна Кравцова, – Маша одарила всех своей ясной белозубой улыбкой, шагнула к Феликсу, уселась напротив него на табуретку и заговорила тихо, вполголоса:

– Так, что касается прессы. Молчанием вы только разжигаете их любопытство. Надо выйти и просто поделиться с ними тем, что вы сейчас чувствуете. Вам ведь жалко Викторию?

В мутных глазах Феликса блеснуло что-то вроде удивления. Он часто заморгал желтыми, длинными, как у коровы, ресницами.

– Конечно, жалко, – ответила за него Маша, – это ужасно, когда гибнет человек, тем более женщина, молодая, красивая, умная, талантливая, у которой все впереди. Вы глубоко возмущены этим убийством, не можете оправиться от шока, вам трудно представить, Что Вики больше нет. Всеми этими переживаниями вы искренне поделитесь с журналистами.

– Боже, какой чудовищный цинизм, – громко выдохнула Наташа и покачала головой. Но никто ее не услышал.

– Официальные предварительные версии следующие, – продолжала Маша, – профессиональная деятельность, ограбление, личная неприязнь. Но в интересах следствия ни одну из них вы озвучить не можете.

– Откуда вы знаете про версии? – спросил компьютерщик Вадик.

– Ничего я не знаю, – махнула рукой Маша, – так всегда говорят в криминальных новостях.

– А если они начнут задавать конкретные вопросы? Ну, там про личные отношения, и все такое, – спросил Феликс, мучительно икая.

– Про личные отношения отвечайте: ерунда, грязная сплетня, гнусная утка, развесистая клюква, лапша на ушах, не достойная внимания уважающих себя СМИ.

– А если я что-нибудь лишнее ляпну?

– Не ляпнете, вам ведь ничего не известно, верно?

– А вдруг известно?

Маша критически оглядела толстую, расплывшуюся в кресле фигуру Феликса и еле слышно спросила:

– Сколько вы успели выпить? Феликс икнул так мощно, что подпрыгнул, и виновато отвел взгляд.

– Ну ладно, будем считать, что ваше состояние – результат нервного потрясения, – утешила его Маша. – Вам надо причесаться, умыться, глотнуть крепкого кофе, пожевать жвачку, чтобы не пахло изо рта, и вперед!

Через двадцать минут посвежевший Феликс вышел в предбанник, к прессе. Маша вышла вместе с ним и уселась на стул в уголке. Журналисты так обрадовались Феликсу, что на нее не обратили внимания. Его искренние страдания по поводу гибели Вики Кравцовой были запечатлены парой телекамер, записаны на дюжину диктофонов.

Вопросы сыпались градом.

– Как вы можете прокомментировать вчерашний анонимный звонок Рязанцеву в прямой эфир?

– Существует ли связь между убийством Виктории Кравцовой и убийством гражданина США Томаса Бриттена?

– Действительно ли оба трупа были обнаружены в одной квартире и в одной постели? Если связи нет, почему Рязанцева сразу убрали из кадра? Телевизионщики говорят, что он отреагировал на звонок очень бурно. Чем объяснить такую реакцию?