Так вот, след, оставленный Хемингуэем и теми сотнями и тысячами людей, которые думали о писателе, когда попадали в отель, был заметен до сих пор.

— Ужинать будем не здесь, — сказал Хосе. — А сейчас располагайтесь и спускайтесь в ресторан. Пообедаете, потом поспите, а в шесть вечера я за вами заеду.

— Куда поедем? — осведомился я.

— Это сюрприз, — улыбнулся Хосе. — Но место хорошее, можете не сомневаться.

— Не знаю, что сказать, — сообщил нам молодой представитель советского посольства, второй секретарь первого класса с редким именем Зиновий, который тоже нас встречал. — Лично я думал, что приём будет более… официальным, что ли. Но команданте Фидель умеет удивить, когда хочет. Даже завидно.

— Почему?- спросил я.

— Потому что никто из наших, посольских, на вашу встречу с Фиделем не приглашён. Вы будете смеяться, но я даже не знаю, где и в каком формате она будет происходить.

В шесть вечера по времени Гаваны мы уже ждали Хосе в холле гостиницы, расположившись в креслах. Наш переводчик и распорядитель опоздал почти напятнадцать минут, однако, появившись, никакой суеты не выказал.

— Извините, пришлось немного задержаться, — объяснил. — Готовы?

Мы заверили его, что готовы.

— Отлично, поехали.

Две машины: знаменитый Cadillac Eldorado 1959 года и наш советский ЗИМ (примерно того же года ) ждали нас возле отеля.

Расселись, поехали.

Поплутав по улочкам Старой Гаваны, выбрались на развязку и нырнули в тоннель, который вывел нас на другую сторону залива. Ещё минут пять, и машины остановились то ли в предместье города, то ли в какой-то деревушке возле ничем не примечательного двухэтажного здания с террасой на первом этаже, обрамлённой ионическими колоннами.

Остановил нас вооружённый патруль.

Хосе сказал начальнику патруля несколько слов и тот, внимательно, нас оглядев, пропустил машины.

— Да это же «Ла Терасса», — сказал несколько удивлённо Борис Натанович, выйдя из машины. — Вон и вывеска.

— Си, сеньор, — подтвердил Хосе. — Это действительно «Ла Терасса», один из любимых ресторанов Хемингуэя. Мы с вами в Кохимаре. Как-то Хемингуэй сказал, что Нобелевская премия, которую он получил за «Старик и море», принадлежит Кубе, и свою повесть он писал вместе с рыбаками Кохимары, жителем которой считал и себя.

— Хемингуэй, несомненно, великий писатель, — сказал Аркадий Натанович. — Но…

Договорить он не успел. Стеклянные двери, ведущие в ресторан, распахнулись и на террасу в сопровождении двух охранников вышел довольно высокий бородатый человек в форме оливкового цвета. Увидел нас, белозубо улыбнулся и приглашающе махнул рукой:

— Hola! [1]

— Hola, comandante! — ответил я по-испански. — Llegamos tarde? [2]

— Vaya, — удивился Фидель — в это был именно он, — спускаясь с терассы и направляясь к нам. — Sabes español? [3]

Хосе, приоткрыв рот, переводил взгляд с команданте на меня и обратно.

— No, pero quiero saber [4], — сказал я, чувствуя, как мои знания испанского, впитанные в самолёте, стремительно истощаются.

— Loable! [5] — воскликнул Фидель и протянул руку.

Вот так мы и познакомились с великим Фиделем Кастро — самой настоящей мировой легендой. Политиком, любовь и ненависть к которому перехлёстывала все мыслимые пределы.

— Но почему всё-таки Хемингуэй, товарищ Кастро? — задал вопрос Аркадий Натанович после роскошного ужина из морепродуктов с ромом и коктейлями (я на протяжении всего вечера тянул один бокал дайкири, где сока лайма и воды от растаявших кубиков льда было больше, чем рома, но зато здешний клэм-чаудер на уступал тому, что я едал в Сан-Франциско, а таких, обжаренных в масле креветок с соусом бешамель я и вовсе никогда не пробовал).

К этому времени подали кофе и мороженное, курящие закурили.

Хосе быстро перевёл.

Фидель раскурил сигару, с явным удовольствием пыхнул дымом, откинулся в кресле.

— А почему здесь сидите вы с братом, а, допустим, не какие-нибудь дипломаты или учёные? — хитро улыбнувшись, ответил он вопросом на вопрос. — Не потому ли, что в Советском Союзе вы по праву считаетесь… как у вас говорят… — он щёлкнул пальцами, вспоминая, — инженерами человеческих душ, так? Забавное сравнение, но пусть будет, хотя мне больше нравится «властитель дум». Серёжа, — он повёл в мою сторону рукой с сигарой, — думаю, именно поэтому пригласил вас. Он не только умный и смелый, но, несмотря на молодость, умеющий смотреть далеко вперёд человек. Поэтому выбрал вас. Писателей, которые умеют смело мыслить и смотреть в завтрашний день. Хемингуэй был таким же. Я ответил на ваш вопрос?

— Si, gracias, — сказал Аркадий Натанович.

— Отлично! — засмеялся Фидель. Даже без всякой ауры, было видно, что команданте в отличном настроении и настроен поговорить. — Ещё немного и мы сможем общаться без переводчика! Но если серьёзно, я действительно люблю Хемингуэя и до сих пор перечитываю время от времени.

— Мы тоже, — сказал Борис Натанович.

— Смелость! — поднял указательный палец Фидель. — Я уже упоминал об этом. Эрнесто был смелым человеком! Почти как Че, не случайно они были тёзками. Он и погиб, как Че, сражаясь. Да, он сражался с демонами внутри себя, но от этого его сражение было не менее важным, чем то, которое вёл Че. Больше скажу. Все настоящие писатели — очень смелые люди. Да, так я думаю. Нужно обладать смелостью… не просто смелостью — отвагой! — чтобы обращаться не только к тем миллионам людей, которые читают тебя сегодня, но и к будущим поколениям, к тем, кто ещё даже не родился!

Он помолчал, сделал глоток виски из тяжелого низкого стакана, звякнув льдинками, пыхнул сигарой.

Я посмотрел на братьев Стругацких. Они слушали лидера кубинской революции крайне внимательно. Мне показалось, что знаменитые фантасты не ожидали от Фиделя столь интересных и глубоких мыслей по поводу сути писательства. Не то, чтобы они считали Кастро человеком, который не способен разобраться в этих вопросах. Нет. Просто не ожидали. Был заинтересован и Владимир Алексеевич Крат. Возможно, не до такой степени, как Стругацкие (в конце концов, он не был писателем, и я даже не знал, как он относится к Хемингуэю), но всё-таки. Что касается моих охранников Бориса и Антона, то они занимались своими прямыми обязанностями, быстро найдя общий язык с охраной Фиделя и присоединившись к ней.

— Но не только смелость, — продолжал команданте. — Я вам скажу, что ещё я ценю в Хемингуэе, чем он мне близок. Он, как никто, знал и любил Кубу и море, понимал душу простого кубинского рыбака, знал его работу и умел реалистично и честно её описать — это само собой, об этом много говорили и до меня, и ещё скажут, я уверен. Авантюризм! Он бы авантюристом в лучшем смысле этого слова. Рисковым человеком, который не боялся поставить на кон своё здоровье, благополучие и даже саму жизнь ради достижения своих целей. Каких? Да тех же самых, которые ставим перед собой и мы, революционеры. Настоящий писатель видит всю мерзость и несправедливость окружающего его мира и своим творчеством пытается изменить его к лучшему.

[1] Здравствуйте!

[2] Здравствуйте, команданте! Мы опоздали?

[3] Ого. Знаешь испанский?

[4] Нет, но хочу знать.

[5] Похвально!

— Да, я уверен в этом, — голос Фиделя окреп. Грош цена тому писателю, кто не стремится к этому. Но он знает, что, меняя мир, ты изменишься и сам. Нельзя безнаказанно вглядываться в бездну. Бездна обязательно ответит тем же, и нужно быть очень сильным и храбрым человеком, чтобы выдержать этот взгляд, — он обвел нас своими тёмными живыми глазами, в которых толика печали мешалась с четырьмя толиками решимости, тремя проницательности и двумя вдохновения. — Вот так, товарищи дорогие, вот, что я думаю о писателе Хемингуэе. А теперь давайте, наконец, выпьем и поговорим о наших делах. Я знаю, что вы собираетесь в Пуэрто-Рико и даже слышал краем уха зачем, но хотелось бы узнать подробнее.