Дуглас разрешил Джубалу просмотреть сверхсекретный отчет («экземпляр № 1; количество экземпляров — 3»), взяв с того слово, что ни одна душа, включая госсекретаря, не узнает, что рядовой Джонс — это Человек с Марса. Джубал просмотрел материалы. В основном это были путаные доклады о том, что происходило, когда «Джонса» обучали обращению с оружием. Джубал с удивлением обнаружил, что некоторые свидетели имели смелость под присягой подтвердить, будто видели, как оружие исчезает.

Последний параграф Джубал прочел с особым вниманием: «Выводы: упомянутый человек является прирожденным гипнотизером и может быть использован в разведке, но непригоден для военных действий. Однако его низкий коэффициент интеллекта (слабоумие), чрезвычайно слабое общее развитие и параноидальные тенденции (мания величия) делают нежелательным использование таланта этого гения-идиота. Рекомендации: увольнение без пенсии и пособия».

Майк научился шутить. Когда на последнем параде его взвод появился на плацу, генерал и вся его свита вдруг оказались по пояс в буколическом конечном продукте, хорошо знакомом каждому солдату, но здесь явно неуместном. Затем вся жижа исчезла, оставив после себя стойкий запах и веру в массовый гипноз. Джубал решил, что Майк переборщил со своей шуткой. Потом припомнил случай в медицинской школе, когда декану подсунули труп. Тоже та еще была шуточка!

Джубал даже порадовался бесславной военной карьере Майка, потому что Джил в это время была дома. Когда Майк вернулся, он вовсе не казался обиженным непродолжительностью своей службы. Он похвастался Джубалу, что выполнил данное Джил обещание и никого не исчез, разве что несколько неживых вещиц… хотя, как грокнул Майк, были случаи, когда Земля могла бы стать более приятным местом, если бы не слабость Джил. Джубал не спорил: у него был свой список кандидатов на виселицу.

Способы совершенствования были у Майка уникальны; Майк и сам был уникален. Но эта его последняя штучка — «преподобный доктор Валентайн М.Смит, б. г.н., д. б., д. ф.[37], основатель и пастор Церкви Всех Планет»… тьфу! Плохо, что парень решил быть святым вместо того, чтобы оставить души других людей в покое, как подобает джентльмену. И это обилие степеней, от него просто тошнит!

Хуже всего было то, что Майк объявил, будто почерпнул эту идею из рассуждений Джубала о том, что есть церковь и какова она должна бы быть. Джубал согласился, что нечто подобное он мог в принципе говорить, хотя самого разговора не помнил.

Майк был уклончив, отвечая на вопросы о получении степеней: несколько месяцев в очень маленьком, очень бедном колледже одной секты, степень бакалавра, полученная после экзамена, визит в епархию и последующее за этим рукоположение в этой признаваемой, но малоизвестной секте, докторская диссертация по сравнительной религии, которая была чудом эрудиции, хотя в ней и отсутствовали выводы, «заслуженное» получение докторской степени, совпавшее с крупным (анонимным) пожертвованием этой вечно голодной школе, вторая докторская степень gonoris causa за «вклад в развитие межпланетной науки», полученная после того, как Майк дал понять, что именно такова должна быть плата за его появление на конференции по изучению Солнечной системы. В свое время Человек с Марса отказал всем вузам от Калифорнийского технологического до Института кайзера Вильгельма. Гарвард оказался не в силах противостоять искушению.

Что ж, сейчас они должны бы покраснеть под цвет их флага, подумал Джубал. Майк провел несколько недель в качестве священника в церкви выпестовавшей его секты, затем порвал с сектой, объявившей его схизматиком, и основал собственную церковь. Полностью кошерную, закрытую, насколько это допускал закон, почтенную, как в свое время церковь Мартина Лютера, — и тошнотворную, как выгребная яма.

От мрачных раздумий Джубала отвлекла Мириам.

— Босс! Гости!

Джубал поднял голову и увидел идущую на посадку машину.

— Ларри, мой револьвер! Я поклялся, что застрелю следующего болвана, который плюхнется на мои розы.

— Он садится на траву, босс.

— Скажи ему, пусть сделает еще попытку. Мы снимем его на втором заходе.

— Похоже, это Бен Кэкстон.

— Так и есть. Привет, Бен. Что будешь пить?

— Ничего, профессиональный вы совратитель. Нам надо поговорить, Джубал.

— Ты это уже делаешь. Доркас, стакан теплого молока — Бен болен.

— Но без содовой, — уточнил Бен. — Частный разговор, Джубал.

— Олл райт, идем ко мне в кабинет. Хотя, если ты считаешь, что можно что-то утаить от моих разбойников, поделись способом.

После того, как Бен кончил приветствовать членов семьи (в трех случаях — нарушая правила санитарии), они поднялись наверх.

Бен оглянулся.

— Что за черт! Где это мы?

— А, ты еще не видел нового крыла! Две спальни, а там, внизу, еще одна ванная. А здесь моя галерея.

— Здесь хватит статуй для целого кладбища.

— Не надо, Бен! «Статуи» — это когда говорят об дохлых политиках. Это скульптуры. Пожалуйста, говори почтительно, иначе я впаду в буйство. Тут у меня копии некоторых известнейших скульптур, созданных в этом отвратительнейшем мире.

— Так, эту ужасную вещь я уже видел… но когда вы успели приобрести остальной хлам?

Джубал повернулся к «Прекрасной Омиэр».

— Не слушай, ma petite shere[38], он варвар, и не умеет по-другому. — Он погладил ее прекрасную ввалившуюся щеку, мягко коснулся морщинистой груди. — Я знаю, каково тебе… больше этого не будет. Потерпи, любимая.

Он повернулся к Бену и резко сказал:

— Бен, я должен дать тебе урок, как надо смотреть на скульптуру. Ты был груб с леди, а я этого не терплю.

— Что? Не говорите глупостей, Джубал. Вы сами бывали грубы с леди… с живыми… десятки раз на дню.

— Энн! — завопил Джубал. — Наверх! В мантии!

— Вы знаете, что я никогда не был бы груб со старой женщиной, которая позировала скульптору. Чего я не могу понять, так это так называемого художника, заставляющего позировать чью-то прабабушку в чем мать родила… и вашего дурного вкуса, и стремления к приобретению подобных вещей.

Появилась Энн, одетая в мантию. Джубал сказал:

— Энн, я когда-нибудь был груб по отношению к тебе? Или к кому-нибудь из девушек?

— Я могу только высказать свое мнение.

— Затем тебя и позвали. Ты не в суде.

— Вы никогда не были грубы ни с кем из нас, Джубал.

— Ты можешь припомнить случай, чтобы я был груб с леди?

— Я видала, как вы бывали намеренно грубы с женщиной. Я никогда не видала, чтобы вы были грубы с леди.

— Еще одно твое мнение. Что ты думаешь об этой скульптуре?

Энн взглянула на шедевр Родена и медленно проговорила:

— Когда я впервые увидела ее, я подумала, что она ужасна. Но я пришла к заключению, что это, возможно, самое прекрасное из всего, что я видела.

— Спасибо. Это все. — Она ушла. — Есть желание поспорить, Бен?

— Что? Я еще не окончательно свихнулся, чтобы спорить с Энн. Но я не грокаю этого.

— Послушай меня, Бен. Заметить симпатичную девушку может любой. Художник может посмотреть на симпатичную девушку и увидеть старуху, которой она когда-нибудь станет. Хороший художник может посмотреть на старуху и увидеть симпатичную девушку, которой она когда-то была. Великий художник может посмотреть на старуху, изобразить ее в точности такой, какой она есть… и заставить смотрящего увидеть симпатичную девушку, которой она когда-то была… более того, он может заставить человека с воображением армадила увидеть, что эта прекрасная юная девушка все еще жива, хотя дряхлое тело и стало для нее тюрьмой. Он может заставить тебя ощутить тихую, бесконечную трагичность того, что не рождалось еще на свете девушки, которая в сердце своем стала бы старше восемнадцати, что бы ни делало с ней беспощадное время. Погляди на нее, Бен. Старость ничего не значит для меня или тебя… Но значит для них. Погляди на нее!