– Мне не хотелось бы надолго вас отвлекать, мадемуазель! Я хотел бы осмотреть комнаты второго этажа и чердак.

– Для чего? Там все в порядке.

– Вы в этом уверены? Видите ли, когда сегодня пошел снег, я вспомнил, что сказал мой управляющий по поводу дома, когда мы подписывали контракт. Он сказал, что крыша несколько ослабла. В обычное время и даже в сильный дождь – все нормально, но сильный снегопад может быть опасен, и крыша не выдержит такой тяжести.

Может быть, все это было не слишком убедительно, но Гийом очень спешил и не успел придумать ничего лучшего. Однако мадемуазель Селестина выразила некоторое неудовольствие.

– Нам ничего подобного не сказали, когда мы нанимали дом.

– Это правда, и я прошу у вас прощения за это, но вспомните, как вы тогда спешили поскорее вселиться в дом. К тому же снег бывает здесь столь редко, что мы подумали, что он не грозит крыше. К сожалению, вдруг пошел снег, и я тотчас подумал, что следует приехать и посмотреть, как идут дела. Значит, с вашего позволения...

Не дожидаясь ответа, он направился к лестнице в глубине залы, но старая дева с неожиданной быстротой забежала вперед и буквально преградила ему дорогу.

– Такой осмотр совершенно не нужен, месье Тремэн. Я, тем не менее, благодарю вас за заботу о нас, но тот снег, что выпал утром, не представляет опасности.

– Конечно, но мой кучер, большой знаток погоды, считает, что снег пойдет снова, поэтому я прошу вас разрешить мне посмотреть хоть одним глазом на опоры крыши. В случае чего я завтра же пришлю людей. Уверяю вас, что так мне будет спокойней!

—Прошу вас, не беспокойтесь! Сейчас нас очень бы стеснили работники, и я уверена, что мы спокойно доживем до весны...

– Мне не хочется, чтобы вы напрасно рисковали. И мне непонятно, почему знающие свое депо люди могут помешать вам. Они ведь будут работать только на чердаке и на крыше...

– Да... но они станут шуметь, будет лететь пыль, а моя сестра Евлалия больна. Вот почему я и не хочу вас пустить на второй этаж...

– Больна? Надеюсь, что не тяжело? – спросил Тремэн голосом, полным сочувствия.

– Не думаю. Она, видно, простудилась, когда ходила в Сен-Васт к мессе. Это было неразумно, ибо она уже плохо себя чувствовала, но ей так хотелось...

– А вы пригласили доктора? В нашей стороне есть очень хороший врач, и я с удовольствием направлю к вам доктора Аннеброна.

– Я слышала о нем много хорошего, но он живет слишком далеко. Если Евлалии станет хуже, я приглашу врача из Кетеу...

Гийом понял, что он побежден. Мадемуазель Може не отступила ни на шаг, и продолжать этот диалог возле лестницы становилось смешно. Но наверху находилась не только больная. Его чуткое ухо уловило разговор двоих, причем один голос явно принадлежал мужчине. Но это был не слуга, ведь он остался во дворе.

Он искал способ, как прорвать столь упорную оборону, когда наверху открылась дверь. Мгновение спустя раздались тяжелые шаги по скрипучим ступеням и показались ноги, обутые в башмаки с серебряными пряжками, вылезающие из-под черной сутаны. Священник! По лестнице спускался священник! Это был уже немолодой человек, высокий и худой, с большой седой бородой, закрывающей пол-лица, и в больших очках.

Заметив незнакомца, он собрался снова подняться по лестнице. Но потом передумал:– Мне очень неловко, мадемуазель Селестина! Я не знал, что у вас посетитель. Мадемуазель Евлалия хотела бы еще чашечку отвара. Он ей очень помогает...

Селестина благоговейно скрестила на груди руки:

– Слава Богу, ей получше! Я сейчас пойду все приготовлю, месье аббат!

Едва заметно улыбнувшись посетителю, священнослужитель уже гораздо быстрее поднялся, чем спустился, и, когда он исчез, Гийом не слышал больше ни шагов, ни голосов. Как будто тот остановился наверху лестницы, чтобы послушать дальнейший разговор. А мадемуазель Може, оставив свой пост возле лестницы, поспешила на кухню готовить питье для сестры, совершенно уверенная, что ретивый хозяин теперь уж не прорвет оборону. Тремэн понял, что ему ничего не остается, как уехать. Но он решил узнать кое-что еще.

– Вам следовало сказать мне, мадемуазель, что вашей сестре помогает священник, я бы не стал настаивать, – проговорил он добродушно... – Этот священник не приходится вам родственником?

– Нет. У нас никого родных не осталось, – проговорила она, поднимая тяжелый медный чайник, чтобы налить кипяток в маленький чайничек для отваров. – Аббат Лонге, которого вы только что видели, наш старый друг, он был когда-то викарием в кафедральном соборе в Кутансе. Во время Революции он вынужден был бежать на остров Джерси и лишь недавно вернулся оттуда. Мы так одиноки, что с радостью приняли его у себя, пока он не найдет новый приход.

Когда она говорила, Гийому показалось, что она пересказывает затверженный урок. Слова следовали одно за другим, без передышки. Он подумал, что стоит дать ей выговориться до конца.

– Но разве вы не сами выбрали такое одиночество? Я, кажется, слышал, что вы прежде всего хотели жить в стороне от людей.

– Конечно, конечно! Это из-за моей сестры. Вы знаете, месье Тремэн, когда-то она была очень красива, но теперь она никому не хочет показывать свое лицо. Кроме меня, конечно. Полученные ею раны были столь глубоки, что под страшными рубцами только глубокая нежность сестры может разглядеть ее чистую душу. Ей было бы невыносимо жить среди других людей: ведь трудно спрятаться от праздного любопытства. Вот мы и поселились здесь...

– Но вы уж очень далеко спрятались. Правда, у вас есть слуга, который может вас защитить. Он кажется очень сильным, хотя его лицо и не слишком внушает доверие.

– Урбен? Это лучший в мире молодой человек, несмотря на его неприветливый вид. Скажу еще, что он больше сторожевая собака, чем слуга. Мы познакомились с ним на ферме, когда у нас случилось несчастье. Он привязался к Евлалии. Она такая добрая... и безропотная! Он умрет за нее! А теперь, месье Тремэн, прошу вас меня извинить: настойка готова, и я должна подняться к сестре. Спасибо за вашу заботу, и я надеюсь, что все будет хорошо и крыша не упадет нам на голову. Доброго вам вечера!

Ему просто указывали на дверь. Она поставила чайник с настойкой на маленький поднос рядом с горшочком меда и, поклонившись Гийому, направилась к лестнице. Тремэн задумчиво взял свои перчатки, шляпу и трость и вышел из дома. Он прошел по садику, больше никого не встретив. Любезный Урбен больше не показался, о чем Гийом нисколько не сожалел.

Прежде чем сесть в седло, он бросил последний взгляд на дом каторжника в надежде увидеть что-то еще, что могло бы ему помочь разгадать эту загадку.

Здраво рассуждая, этих двух несчастных не в чем было заподозрить. Если «лучший в мире молодой человек» состоял в банде убийц, действовавших под командованием мнимого Марьяжа, они могли этого и не знать. А если знали, то кто мог сказать, не был ли этот Урбен настоящим главарем банды, держащим их в страхе? Но серый фасад дома молчал. Он повернул лошадь и отправился домой.

Вот тогда он и увидел всадницу... Закутанная в большой черный плащ, спускающийся широкими складками на темную шкуру лошади, с отброшенным на плечи капюшоном, открывающим ее красивую гордую головку в ореоле огненно-рыжих волос, у дерева неподвижно стояла Лорна, вызывающе улыбаясь.

Увидев ее, Гийом дал волю своему гневу. Эта невыносимая женщина попала под горячую руку, и он излил на нее все свое раздражение.

Лорна увидела его покрасневшее от гнева лицо и поняла, что она попалась ему не вовремя, но, сделав вид, что ничего не произошло, она направила коня ему навстречу. Ожидая взрыва гнева, она несколько напряглась в седле. И залп был пущен. Звенящим от злости голосом он спросил:

– Кто возводил вам шпионить за мной? У вас есть хоть какой-то повод, объясняющий ваше появление здесь?

– Никакого, если подходить к этому с вашей точки зрения, но это действительно так: я за вами следила. Поскольку вы так спешили и были столь нелюбезны со мной, я решила, что вы едете на свидание с женщиной.