— Угу. — Тело-Кеша послушно опустился на диван. Поглядел вокруг. — А как включить этот… телевизор?

Собравшийся уйти из гостиной Борис, остановился. Вопрос был неожиданным, так как на журнальном столике, на самом виду лежал пульт управления. Похититель чужой собственности сюрпризы подносил мешками.

— Пульт перед тобой, — пристально наблюдая за движениями еще недавно собственных серо-стальных глаз, проговорил Завьялов.

Зрачки сновали по сторонам, довольно продолжительное время не останавливались на прямоугольнике с кнопочками.

— Ты что…, телевизора никогда не видел? — хмуро поинтересовался Боря.

— Ну почему же, — пожало плечами тело и вольно раскинуло руки по спинке дивана, — Видел, конечно. Только не такой.

— А какой? — Завьялов встал напротив дивана, задумчиво набычился.

— Мы переходим на мое поле, Борис Михайлович, — знакомое до мельчайшей черточки лицо, сложилось в ухмылку. Боре жутко захотелось хотя бы шелобан в родной лобешник отвесить…

Сдержался.

Повернулся на пятках к арке-выходу, пошел в прихожую. До прибытия Сухого с понюшкой в пакетике оставалось сорок пять минут, а надо еще бомжеское рыло по мере возможности облагородить. Учитывая, что скорострельными банно-прачечными процедурами здесь не обойтись — цейтнот.

В прихожей, напротив сплошь застекленного платьевого шкафа стояла тумба с выдвижными отделениями. В приличных семьях в подобных ящиках хранят перчатки, складные зонтики, запасные ключи и даже гостевые тапочки. Завьялов называл вместительную верхнюю ячейку привычным автомобильным термином: «бардачок». Там валялись — порой годами — многочисленные мелочи, оставленные в холостяцкой берлоге хитроумными подружками в качестве предлога. «Борис, я у тебя браслетку позабыла… Зайду?» «Боренька, тебе не попадалась моя любимая помада?» «Завянь, я не могла у тебя оставить очки? неповторимые перчатки? бюстгальтер из Парижа!! рыдаю-пропадаю — бусики забыла!..»

Перчаток — парами и поодиночке, бусиков, браслетов, туши для глаз, шарфиков, духов и прочей нежной дребедени набралось за годы холостяцкой жизни — множество. Если бы Завьялов хранил еще и копеечные расчески, зубные щетки, носовые платочки, разрозненные чулки и тому подобное, давно бы выделил под дребедень отдельный шкаф. Но по дну ящика он позволял елозить лишь приличным побрякушки и исключительно чистым предметам дамского обихода.

Борис выдвинул ящик на всю длину. Достал вместительную косметичку амазонки — гордячка Маринка так за ней и не явилась, поковырялся в отделениях. Выловил несколько баночек и тюбиков с названиями «маска», «скраб», «гель для век», «бальзам для губ»… Подумал. Присовокупил еще и тоник.

На ванной полочке у раковины Завьялов хранил скромный джентльменский набор из лосьона, геля и пены для бритья. Пока Борис пренебрегал всяческими метросексуальными ухищрениями вроде кремов-притирок, но вовсе их не исключал в потенциале. Ходить с обвисшей обветренной рожей безусловно — можно. Но совсем не обязательно.

Лицо бомжа простым набором не облагородить. Его, пожалуй, надо драить пемзой и предварительно вымачивать.

Борис вздохнул, отнес баночки и тюбики в ванную комнату. Вылил на дно ванны полфлакона шампуня, для создания пены включил воду на всю мощь; вернулся в прихожую. Встал перед огромной зеркальной дверью шкафа.

Пришла пора знакомиться п о д р о б н о.

Сбрасывать бомжескую одежду на чистый кафель ванной Борис побрезговал. Вот уже три часа он постоянно прислушивался к телесным ощущениям, приглядывался, искал между пальцев отметины и признаки чесоточного клеща. Ждал, когда начнется зуд в паху или на лысой голове… Вспоминал есть ли дома запас одноразовых бритвенных станков — пах, вероятно, брить придется…

К разоблачению Завьялов приступил, как к хирургической операции. Резко сделал первый обнажающий надрез: сбросил треники вместе с трусами!.. Стремительно скинул олимпийку вместе с оленями и нижней футболкой!

Прищурил левый глаз.

В огромном зеркале напротив стоял сухощавый старик с «деревенским» загаром: молочно белыми, местами синеватыми ногами, загорелой до черноты шеей, руками и грудью в местах, где заканчивалась майка «алкоголичка». Обвисшая морщинистая кожа обтягивала весьма упругие мышцы, под тонкими складочками на животе угадывался — пресс!

Нормально.

А вот брить здесь уже нечего. Хотя когда-то бомжик был, мгм…, не хилым парнем…

Завьялов поднял руки, покрутился, оглядываясь на старика через плечо…

Татуировок нет. Синяков не наблюдается.

Занятный бомж.

Если бы не одежда и грязные, неухоженные руки с черными ногтями, Борис подумал бы, что — ошибся. Тело старикан содержал в порядке: кожные складки не заросли впечатляющим слоем жирной грязи, кривоватые бледные ноги под носками тоже оказались довольно чистыми. Растрескавшиеся пятки при прочем общем великолепии — не в счет.

Судя по тому, что брюхо не болит и не подводит, старикан питался не с помойки… И зубы чистил.

Так может быть — не бомж? Пошел приличный старикан на прогулку, упал, скатился в лужу. Его за бомжа приняли — ведь документов нет, на скорой до больницы отвезли…

Завьялов поднял с пола грязную одежду, расправил на весу штаны, как следует оглядел олимпийку…

Одежда пестрела пятнами разнообразной давности. Если бы «приличный» старикан единожды свалился в лужу, то это было бы заметно. Но олимпийку и треники застирывали многократно и небрежно, замызганная шапочка с помпоном залапана грязными ручищами…

Борис оставил размышления-предположения на потом, быстро — время поджимало, — убрал бомжеские вещички в большой пакет, забросил в угол и, высунув в гостиную только голову, сказал телу-Кеше:

— Я мыться. Если буду еще в ванной отмокать, а в домофон позвонят и скажут «привезли журнал», прикажи впустить, получи то, что принесли и лишнего не разговаривай. Придет Серж Сухой, дай ему вот эти деньги и выставь. Понял?

Родная голова изобразила кивок с достоинством — «угу». Но Боря не поверил. Если бы три часа назад ему сказали, что он может выглядеть ушлепком на двести процентов…

Бомжеское тело опустилось в горячую воду как кусок рафинада: блаженно растворилось. Разнежилось под шапкой пены, вытянуло ножки-ручки, подмышки поскребло и подбородок почесало…

Запах хорошего шампуня ублажал ноздри, Завьялов томно прикрыл глаза, приготовился к десятиминутному релаксу-отмоканию…

Не получилось. Появился странный и требовательный внутренний зуд: бомжескому телу чего-то явно не хватало. В груди возникло странное теснение — вроде бы, не от сердечной недостаточности, — тело требовало чего-то привычного, необходимого и важного. И этого необходимого хотелось ТАК! что подвело желудок. До тошноты. До спазма. До головокружения. Тело ТРЕБОВАЛО дополнить существование неким фактором…

«Спиртным!» — неожиданно, с гадливостью поморщился Завьялов. Его угораздило очутиться в теле алкаша! пропойцы, готового за стакан портвейна последний метр жилья отдать! бухарика, уже пропившего свою жизнь и настойчиво молившего «нового жильца» повторить подобную ошибку!

Борис крепко стиснул кулаки и зубы, отправил внутрь себя рычание: «Не выйдет. Не выйдет, слышишь, ты урод! Я лучше сдохну от инфаркта в этой ванной, чем налью тебе хоть рюмку!! Я лучше завтра в погребальную контору съезжу и похороны оплачу, а послезавтра в бетонную стену врежусь! Я лучше…»

Тело изнывало и корежилось. На лбу Бориса выступил пот, свело скулы, желудок чуть не вывернуло…

«ПОШЕЛ ТЫ К ЧЕРТУ!!!»

Завьялов сел. Взял в трясущиеся пальцы щетку-скребок, которым отдраивал руки после возни с автомобильными движками и начал зло скрести ногти, кожу в пятнах старческой гречки…

На глаза наворачивались слезы. Завьялов скреб доставшееся ему тело с остервенением злобного конюха; сдирал со шкуры, обломившейся ему клячи остатки прошлой жизни. Мочалкой выбивал спиртную дурь!

В какой-то момент показалось, что переусердствовал: в ушах застучал сумасшедший пульс кровотока, в носу как будто шар раздулся…